— А как я с тебя при расчете вычту за озорство?
— Не за что, Вавила! Вишь, бочка уложена — будто тут и была. Полюбуйся-ко!
Спустя полчаса первый карбас, грузно осевший в воду чуть ли не до верхней доски-обшивины, тронулся на веслах к фарватеру, где стояла шхуна. Там товары поднимали на судно с помощью стрелы с ручной лебедкой, укладывали в трюм, найтовили на палубе. Груз на судне принимал Дорофей с частью команды.
Родька готовился в путь. Сборы невелики: много барахла моряк с собой не берет, а зуек тем более. Мать положила в отцовский старый мешок из нерпичьей шкуры смену белья, две чистые рубахи из пестрядины, пару шерстяных носков белой овечьей шерсти, а из харчей — шанег-сметанников, ржаных сухарей, сахару да соли.
Родька вынул из мешка узелок с сахаром.
— Оставьте себе. Сахару у нас мало. Там мне дадут.
Мать присела на лавку, на глаза навернулись слезы, но она опасалась утирать их, боясь рассердить сына. Сквозь туман на ресницах поглядела на узелок:
— Как же ты там, Родионушко, без сахару-то? Ведь сладкое любишь.
— И Тишка любит. Пусть ему останется.
— Ты уж смотри, сынок, слушайся мужиков-то, не гневи их понапрасну. Старайся, чтобы тобой все были довольны. Сам Вавила, бают, в рейс пойдет…
— Не беспокойся. Не маленький.
— Береги себя. Дай бог удачи да счастья!
— Спасибо, мама.
Родион стал посреди избы, поглядел по сторонам: не забыл ли чего. Вспомнил про отцовский нож. Поднялся на лавку, потянулся к воронцу[7], нашарил там финку в кожаных ножнах и, почистив клинок золой на шестке и сунув обратно в ножны, спрятал в мешок.
В избу вбежал запыхавшийся брат. Сапожонки мокры: видно, опять не удержался, чтобы не побродить в воде у берега. Шмыгнул носом, ловко прошелся под ним рукавом и сказал, возбужденно блестя глазами:
— Четвертый карбас отчалил. Пятый начали грузить. Тебе, Родька, пора!
— Ну с богом, Родионушко! — сказала Парасковья.
Тишка, прощаясь, сдержанно, как мужик, сунул Родьке холодную, в трещинах и цыпках руку. Родион наказал:
— Ты тут не озоруй. Мать слушайся!
— Когда я озоровал-то?
— Уж и обиделся! Ну, прощайте!
…Дожила Парасковья до проводов в море сына. Долго стояла она на берегу. Все уже разошлись, а она все смотрела вдаль, где на волнах покачивалось судно. Шептала: Счастливо тебе, сынок! Доброй тебе поветери!
