Еще хочу вам сказать, что через несколько дней мы свернем лагерь, потому как нам поставили задачу — проложить трассу от нашего форпоста до сенегальского Судана для будущего строительства железной дороги. Значит, нам придется пересечь всю африку, так что, сами видите, путь нас ждет долгий и опасный. Так далеко никто еще не заглядывал. Если мы отсюда выберемся когда-нибудь и я не помру, то опишу вам все, что видел и где побывал.
Примите, дорогие Родители, привет от вашего сына
Леонара Ромира.
Не знаю, стыдились или гордились мои родители, узнав, что их сын служит в Иностранном легионе. Думаю, они были скорее недовольны. Им приходилось слышать по этому поводу: «Туда идут только самые отчаянные». Но сами мы толком не понимали, с чем это едят.
Сев у моей постели, Теода рассказала все это, однако воздержалась от собственных оценок и не стала отвечать на мои расспросы. Это было внутреннее семейное дело, ее оно не касалось, и она просто сообщила мне главное, не желая принимать никакого участия в его обсуждении. Может быть, она преподнесла мне это событие, как подносят снотворное, чтобы усыпить человека и отвлечь его от того, что желательно скрыть.
Однажды ночью я проснулась от непонятного беспокойства. Мы были явно не одни. Из кровати, где спала Теода, доносились перешептывания и смешки.
Наутро она спросила меня:
— Ты слышала, как сегодня ночью приходил Барнабе? Он соскучился по мне.
— Нет, я спала, — ответила я.
Она бросила на меня странный взгляд: мы обе солгали.
На другую ночь мой сон был прерван монотонным шепотом, напоминавшим молитву. Наконец я различила в нем вопросы и ответы, и голос — как мне сперва почудилось, принадлежавший одному человеку — разделился на два. Мужчина, который не был Барнабе, но говорил о Барнабе, спрашивал:
— Как он с тобой? Подозревает что-нибудь?
Это был голос Реми.
— Говори потише!.. — приказала женщина.
Конца фразы я не разобрала; затем слова опять стали хорошо слышны.
— Все мужья одинаковы; когда это случается, они ничего не видят.
— Не говори о нем, я не хочу, чтобы ты о нем говорил! — нетерпеливо прервала его Теода. — А не то уходи! — Теперь она была одна. — Не люблю на тебя смотреть, когда ты сам по себе, когда мы не вместе. — И миг спустя воскликнула: — Убирайся!
Послышался шум борьбы и заглушенных пререканий, вызвавший у меня тоскливый страх; я была еще настолько слаба, что он поверг меня в оцепенение, — так я и пролежала до самого утра.
Долгие дни и долгие ночи мне пришлось жить с Теодой, отринувшей всех и вся. Я поправлялась, и мать перестала беспокоиться за меня.
