— Ты умеешь видеть интересные сны, — сказала Теода, — может, другим они и без пользы, а мне нравятся.
Днем она надолго куда-то уходила и, возвращаясь, приносила с собой свежий запах снега. Она придумывала разные игры. Начинались они с загадок, которые все мы в Терруа отлично знали.
— Что это такое: тридцать шесть белых карликов сидят в красных бархатных креслицах?
— Ну, это легко: зубы! — кричала я во все горло; затянувшийся отдых давал мне ложное ощущение здоровой силы.
— Кто открывает двери и закрывает окна так, что его никто не видит?
— Фу, да это ветер! — пренебрежительно бросала я.
Тогда Теода меняла тон, и возникала новая игра, внешне похожая на предыдущую:
— Всегда и везде?
Я озадаченно молчала.
— Рука надо мною?
Я несмело бормотала:
— Бог…
Но она, не слушая меня, быстро продолжала:
— Лес, стоящий на коленях? Источник, пробуждающий жажду? Лисица, живущая в аду?
Я барахталась, задыхалась в этом потоке вопросов. Наверное, я могла бы ответить: «Лес в Рабире (чьи деревья стояли наклонно из-за таинственных колебаний почвы)». Потом: «Вино, пламя…» — но не угадывала.
Слушая мои убогие ответы, Теода даже не снисходила до того, чтобы назвать их неточными. Она просто улыбалась — улыбкой, обращенной не ко мне, — и сегодня я спрашиваю себя, не напоминали ли ей эти беглые образы, подобные молитвенным заклинаниям, единственное интересовавшее ее существо.
И еще я уверена, что он никогда этого не слышал; просто таков был ее собственный способ искать его в пространстве. А при нем Теоде не требовалось говорить: в молчании она была чем-то большим, нежели голос.
Пока мы развлекались таким образом, в дом пришло — я узнала об этом лишь неделю спустя — первое письмо от Леонара.
На конверте стояло имя отца. Но его не было дома, когда почтальон принес письмо, и мать сама вскрыла конверт — вот уже тринадцать месяцев, как она ждала вестей от сына! Отец не на шутку рассердился.
— Тем, кто позволяет себе такие штуки, нужно бы пальцы отрубать! — грозно сказал он.
Особенно его разгневало то, что мать поделилась новостями с соседкой.
Мои сестры и братья, удивленные яростью обычно мягкого отца, примолкли. Родители поделились с ними содержанием письма лишь на следующий день. А до этого переговаривались между собой вполголоса, забыв о присутствующих детях.
— Где же он? — спросила Ромена.
Мать взглянула на нее, хотела было ответить, но только беспомощно махнула рукой: она и сама не могла точно сказать, где это.
