Она молчала, и он не находил больше слов, их больше не было. А потом Турецкий услышал:
— Знаешь, Саша, хочешь верь, а хочешь нет, но знай: что бы ни было в прошлом, что бы ни было потом... — он почувствовал, что сердце в груди замерло и остановилось, он слышал совсем рядом в трубке ее дыхание, — все-таки я очень люблю тебя, Саша, — закончила она. — Пусть я дура, идиотка, но это и есть мое счастье — любить тебя, хоть ты и
продувная бестия, пьянчуга и жуткий бабник. Так что лети, только звони нам почаще, береги себя, а вернешься — не обессудь, я сама поведу тебя в ресторан и сама заплачу до копейки. И тебе будет стыдно потом до седых волос
Он хотел сказать, что благодарен ей и что не верит собственным ушам, но сказать ничего не смог, только хрюкнул что-то нечленораздельное и бросил трубку на аппарат.
Потом прихватил «дипломат», закинул на плечо раздутую дорожную сумку и пошел в прихожую к выходной двери крутить и раскручивать новое, бог весть какое по счету свое дело.
Подруга Русакова Наташа Санина жила на правом берегу реки. Одна в большой двухкомнатной квартире роскошного номенклатурного дома, в микрорайоне, специально выстроенном для начальства в середине семидесятых годов на высоком холме и получившего у степногорцев два названия. Одно — тривиальное, имеющее хождение в разных городах — «Царское село», а другое позадиристей и пооригинальней — «Большие шишки».
Большой шишкой по праву считался когда-то и ее отец, Сергей Степанович Санин, директор одного из крупнейших оборонных заводов города.
Но он умер от инфаркта, умер мгновенно, у себя дома, прямо перед телевизором, днем четвертого октября 1993 года, когда на экране, с легкой руки операторов СЫЫ, пылал и чернел на глазах белоснежный дворец Верховного Совета на берегу Москвы-реки, а танковые пушки на мосту все хлопали, посылая прямо в окна набитого людьми здания снаряд за снарядом.
Так что Сергея Степановича Санина, и, надо думать, не его одного, можно было с полным правом включить в список жертв того расстрела «красного» парламента на глазах у всего изумленного человечества.
С тех пор она и жила одна. Мать ее умерла давно, когда она еще была ребенком, и уже больше трех лет самым близким человеком на земле был для нее Русаков, сделавшийся как будто в одном лице и отцом, и братом, и мужем. Но, может быть, самым главным было то, что он был замечательным другом — не просто самым верным, надежным и преданным, но человеком, которым она не уставала восхищаться и чей ореол не только не померк за три года отношений, но, кажется, светился и сиял в ее глазах все чище и ярче.
