Наивному доминиканцу понадобилось совсем мало времени, чтобы понять: его компаньоном по дортуару двигала вовсе не вера. Во все времена принадлежность к ордену давала в руки честолюбивых отпрысков низкого происхождения эффективное оружие.
Из расчетливых признаний Никола Бартоломео узнал, что отцом того был светский иллюминатор сьера Шарля д'Эвре, графа д'Этампа. Ребенок, хотя и не проявлявший особого интереса к краскам и буквам, но наделенный живым воображением, приобрел солидные знания, в чем помогла великолепная библиотека графа. Его нежила, холила, лелеяла стареющая мать, которую эта единственная поздняя беременность вознаградила за долгие годы сомнений в возможности иметь детей. Помимо унижения бедная женщина испытывала страх, поскольку она занималась ремеслом повивальной бабки[45] и пользовала лишь дам, входивших в свиту мадам Марии Испанской, дочери Фердинанда II и супруги графа.
Однажды, когда они вместе молились, Никола прошептал на ухо Бартоломео на одном дыхании, заставив того вздрогнуть:
– Мир будет принадлежать нам, если мы сумеем заставить его подчиниться.
Однажды ночью, когда Бартоломео спал в прохладной темноте дортуара, ему показалось, будто он услышал:
– Плоть не подчиняется, а если она колеблется, это удел слабых духом. Плоть надо завоевать, ее надо вырвать.
Никола начал злоупотреблять своей властью почти сразу же после приезда в город «четырех нищенствующих монастырей»*, который насчитывал тогда десять тысяч жителей. Бартоломео был убежден, что монастыри разделяли ненависть, о которой им доверительно сообщали жители, и были причастны к восстанию против королевской и церковной власти.
Сердце молодого доминиканца сжалось от горьких воспоминаний. Эта несчастная девушка с помутившимся разумом, Раймонда, которая утверждала, что по вечерам ее навещают привидения… Подбадриваемая Никола, выслеживавшим девушку, как кошка мышь, она попыталась доказать свою власть, которой, как она утверждала, ее наделила Пресвятая Дева. Она упрямо повторяла заклинания, способные, по ее мнению, язвить[46] крыс и лесных мышей. Несмотря на отсутствие результатов, что положило конец ее стараниям, Никола удалось заставить девушку признаться, будто она виновна в смерти вдовы, своей соседки, скончавшейся в июне от таинственной лихорадки, а также в выкидышах у коров. Аргументы молодого инквизитора были притянуты за уши, тем не менее он сумел убедить ее: Пресвятая Дева не может наделить убийственной властью, даже если речь идет о вредных грызунах. Эту власть дает один лишь дьявол в обмен на душу. Внутренние органы несчастной умалишенной девушки свисали с пыточного ложа. Ее мучения были нескончаемыми. Улыбавшийся Никола смотрел, как кровь капает из обнаженных кишок и медленно стекает в центральный желоб подземного зала, вырытый специально для этих целей. Бартоломео стремглав выбежал из виконтского дворца, презирая себя за трусость. Молодой человек достаточно трезво мыслил, чтобы не поддаваться спасительной слепоте. Он весь светился верой, равно как и любовью к людям. Он мог бы найти в себе силы для борьбы и даже – почему бы и нет? – для разоблачения Никола. Но ему мешало какое-то колдовство, хотя колдовал он сам. Эта слабость, когда Никола гладил его руку… Его изначальная непростительная склонность искать оправдания для того, что было разгулом жестокости, свойственным его соседу по дортуару. Бартоломео любил Никола, но отнюдь не братской любовью. Он любил его и одновременно ненавидел. Он хотел бы умереть и вместе с тем жить, чтобы видеть, как улыбается Никола. Разумеется, Бартоломео знал, что среди церковников распространена содомия, равно как и николаизм.
