— Да вроде так.
— Ага. А вот отец мой говорит: люди тысячи лет ломали себе головы — почему никто не вернулся из тех, кто уже умер? Что там, за этим барьером, за смертью? И вот, слава Богу, в двадцатом-то веке додумались до конца: материализм снабдил нас откровением: «Там — ничего!» Еще в каменном веке, говорил отец, такой крутой нигилистический подход был свойствен одним придуркам. А вы, в двадцатом веке-то, — туда же! И мало вам того: «Там — ничего!» вы повесили себе на знамя.
— Нам нужно, так я понимаю, стремиться в мир иной — вперед к смерти?
— Конечно, к смерти, говорил отец. Вперед, только вперед! Ведь это все — стремленье к смерти, смерть как избавленье, очищенье, как выход, как свобода от всех мук, слез, неурядиц, стремление к нирване, — все это понимали раньше на Востоке. Но вся цивилизация потом пошла по ложному пути— вслед западной традиции: против природы — техника, против боли — медицина, против несправедливости — демократия. А ведь все это, наш образ жизни всей современной цивилизации, — это всего лишь косметический ремонт, починка — всегда, везде — нескладной жизни, маскировка болячек человечества, запихивание болезни внутрь. А радикальный, верный путь забыт. Да-да. Самоуничтожение, сознательное. Всего разумного, живого.
— Ну, в этом направлении многое делается тоже! — с сарказмом заметил Турецкий. — Не надо! Тут мы на коне!
— Согласна, делается, — вздохнула Марина. — Но все почти благодаря им, благодаря их почти что незримой гигантской, весьма кропотливой работе.
— Умерших?
— Да. Все приходящие к нам мертвецы — это секта, особая секта мертвых, сподвижников, святых, миссионеров. Они обладают чудесным даром — увлекать на тот свет. Тяжелое искусство: в нас крепко сидит смертный страх, смертельный ужас. У них есть название, кстати. Мертвец возвращающийся, выходец, называется «форзи»…
— Форзи?
— Не так. Слитно, гортанно. Ни в европейских, ни в восточных языках такого звука нет.
— То есть они профессионалы в своем роде? — Турецкий задумался. — Спецслужба вроде? Это вы хотите сказать?
— Можно так. Чтоб вам понятней было.
— У них своя методика есть? Приемы? Наработки?
— Да нет, все просто. Они берут человека за самое дорогое. Готовят его сначала. Вот как меня сейчас. Потом отпускают ненадолго. Чтобы верней добить, по-нашему. Или вылечить. По-ихнему.
— Они могут сами, лично убивать? — Турецкий усмехнулся. — «Вылечивать»?
— Да. Но это им претит. Вас нужно подвести к самоубийству. Мы, каждый, каждый должен сам. Тогда мы очень долго снова не родимся. Прививка вроде. Иммунитет. В самых упорных, сложных, что ль, случаях они могут, конечно, убить, чтоб потрясти, затянуть. Причем обязательно с хорошим театральным эффектом. Убить ребенка, например. И мать сама покончит с жизнью.
