— Ну, как чего? Автокатастрофа.
— Автомобиля нет у них. Пешком они ходят.
— Подкараулить, сымитировать нападение… Ну, или с целью ограбления.
— Таких пытаться грабить, да с мокрухой, может только идиот. Простые инженеры. Слабо твое прикрытие.
— А хулиган? Просто. Всех троих, двоих — как хочешь! Вечерком, под фонарем.
— Нет, тоже не получится! Ты забываешь, ведь Травин был «приходящий». Все окружающие знали, конечно, что они «сожительствуют», как говорят в народе. Но все же вместе они нигде старались не появляться.
— Это значит, две катастрофы. Уже опаснее.
— Еще деталь: она работала на вычислительном центре, там же, где и Травин, почти всегда, ну очень часто, она работала в ночную смену, а сын нормальной жизнью жил — школа, секция. Бокс. То есть их всех троих наверняка можно было бы застать лишь дома, причем в ночь с субботы на воскресенье. Или на праздники. Понятно?
— Понятно. Три катастрофы? Ну нет! Уж проще застрелиться самому.
— Они пошли, видишь, на более тонкую штуку: призрак. Дело, прямо сказать, архисложное. Я бы даже сказал, практически невозможное. Но у ребят есть, видимо, гипнотизер.
— Не-е-т! Это что-то тут накручено. Давайте исходить из фактов, только фактов. Мы можем утверждать, что Травина вели к самоубийству? Подталкивали? Принуждали? Нет, не можем! Дальше. Ольга была, конечно, явно не в себе. Тут просто. В июле у нее трагически погиб отец. Дальше. Через три недели мать умерла. Мать, родная мать. Утешительница. Опора и поддержка. Советчик. Отдушина. Ага. Остался Травин. Теперь про Травина. Заходит и ночует. Но не женится. Уж все, казалось! Осталась без отца, без матери! А он не женится. Приятно это ей? «А-а-а, пропади вы пропадом», — сказала Ольга Алексеевна и задушила сына. В сердцах. А может быть, на сдвиге. Того слегка. И вскрытие тут не покажет ничего. Теперь остался Травин. Тут ясно, комплекс вины у него огромный. Она, я думаю, ему давненько угрожала, что убьется вместе с сыном. Угрожала, чтоб женился. Когда он увидел вас в институте, то сразу заподозрил, испугался: вдруг с Олей впрямь чего стряслось… «Вы следователь?» — он вас спросил. «Ага». Так, ясно. Значит, что-то там стряслось. Поэтому он и спросил в машине: «Что, Оля умерла?» — «Да, умерла». — «А Коленька?» — «И Коленька». Тут он расстроился, понятно… Не камень, человек. Вы начали расспрашивать его. А что он вам ответит? Что он подлец, обманщик, двоеженец, что он ее, да со своим-то с собственным ребенком в могилу затолкал? Такое может человек мгновенно осознать и приговор себе при постороннем человеке огласить? Конечно нет, не может. Вот он и накидал вам бочку ерунды, про то, про се, про призраков. Чтоб вы отстали от него. А приговор себе он вынес. Там, внутри. В душе. И через час привел его в исполнение. Все очень просто. Так?
