Брякнула щеколда на калитке, торопливо - по-иному и ходить-то не умел продвигал к нему сапогами Федька, издали еще разулыбившись с чего-то:
- Двор-то, двор - не узнать!.. Эт когда ж ты управился?
- А что мне делать еще?
- А-а... ну да. - И голову вскинул - на скворца, рассыпавшего вдруг очередную дробь свою с присвистом и гуканьем нежным, ни малого даже вниманья не обращавшего на них внизу, будто их не было вовсе, будто он - один... Эка его... разымает. Да ты ему, брат ты мой, во-он чего...
- Да так... Сгондобил наспех. - Василию неловко отчего-то сделалось, словно за стыдным застали. - Пусть.
- Я б и сам, это, помастерил - а колгота такая, что ширинку застегнуть неколи*... - И глаза на штаны свои замурзанные, рабочие опустил, зашелся смешком, пальцами корявыми заправляя невинно глядящую пуговку: А-ах-ха-хи-хи-и! Во, гляди... точно! - Отсмеялся, носом шмурыгнул. - А я к тебе чего: банюху под вечер топить буду - приходи. Часу так в восьмом. Посидим, это, суббота же. А то запятят завтрева, может, запрягут на посевную... - И помялся, показал, как школьник, бутылку в кармане, заткнутую газетной заверткой: - Мы, это... давай-ка, брат ты мой, по маленькой пока. Хорому-то обмыть. Как ты?
А и в самом деле, брат - по несчастью. По беде нашей всякой.
- Никак. Слышь, Федьк, ну ее на хрен - сейчас. Голову мутит - а за каким, скажи? Ну-ка, дай... Давай-давай, - прикрикнул усмешливо, вытянул бутылку у растерянно улыбавшегося Лоскута, сунул себе в боковой карман куртешки. - Чистая там у меня... завалялась - сам поставлю. После бани. А муть эта пусть у меня постоит, тебе ж и сгодится как-нибудь - лады?
- Да уж и то... - в некотором смятении согласился Лоскут, пошкрябал рыжую щетину. - Вроде как по случаю, огород тут соседу вспахал - а надоела как грех, вообще-то... Всю ее, паскуду, не выпьешь.
- Ну. Посидим вон давай, покурим.
- Эт он что ж, без пары? - на ступеньку крыльца присев, спросил Федька, кивнул на замолчавшего, приуставшего, должно быть, и перья чистившего скворца. - Один, сердешный?
- Ну. Ищет.
- Не, я б один не осилил... ну, жить. Слабак я на жись, вот честно...с какой-то искренностью непрошеной и обескураживающей, от которой Василий отвык давно, сказал он, щурясь безброво на блистающее, хоть и к вечеру катилось, все такое же свежее вешнее солнышко. - Не по мне. Иль бы спился, иль не знаю што... забродил бы, так средь людей и толокся бы.- И вздохнул: Натура.
- Натура - она дура... - только и мог сказать в ответ. А и нелепый мы народ - вот почему? И что мы в откровенья перед всяким встречным-поперечным лезем, не зная броду, душу вытряхаем перед всеми... что расшеперились перед целым светом с нею?! Нужна она ему!.. Вон хоть этих взять, как их... англосаксов, язык их: пишут буквами одно, читают-выговаривают по-другому вовсе, а уж думают совсем третье-четвертое - их-то голыми руками, как нас, не возьмешь. Английский оккупационный, так Гречанинов язык их называл.
