Возвращаясь, в магазин решил заглянуть, за хлебом. Несколько баб, задами прилавок подперев, судачили о своем, спиной к пустым полкам, где хлеб третьедневный в коробе, соль в пачках, сызнова закаменелая, да стиральный порошок и дряные, химические такие ж сласти турецкие для ребятни. Да водка, по нынешним временам дорогая, с дурной к тому ж наценкой. Взял пару буханок, свежий не скоро подвезут, "Примы" про запас, на крыльцо вышел обшарпанное, прикуривать стал. И услышал:
- Чтой-то поседел-то?
Оглянулся на голос - женщина невысокая в плаще синем под пояс и шапочке вязаной, синей же, его, может, возраста... нет, куда моложе, лет тридцати, наверное, но морщинки ранние, тонкие у рта и скорбно приопущенных уголков губ, повыцветших тоже, и в худеньком лице знакомое что-то. От мягкого, но и сильного сверху света щурились не поймешь какие глаза, серые вроде, внимательные, а сама посмеивается, сумкой продуктовой покачивает, - нет, не признал.
- Не с чего кучерявиться...
И фуражку машинально надвинул, поглубже.
- А не узнал... - с укором улыбалась она, нестеснительно разглядывая его, смущая, одет-то в затрапезное самое. Побриться, правда, догадало утром. - Всех, небось, нас перезабыл?
- Да почему ж... Между делом вот заскочил, вожусь там во дворе. Нет, Кать, отчего ж...
- И глаз не кажешь нигде - задичал, да?
- Так а где? В клуб, что ль, ходить? На танцы?
- Да какой уж нам клуб... волков морозить в нашем клубе. Нет, я вообще...
- Дел много. - Неприятно было разглядыванье это, интерес к нему... нечем интересоваться, незачем. Небось, уже наболтала Маринка всякое, дуреха, навыдумывала, дел других ей нету. А тут еще зуб этот - ну, в кузне не вставишь его, зуб...... - Без глазу была изба, набралось разного... Пойду я.
- Да-к насовсем, что ли?
- Поглядим... - сказал он свое обычное на этот надоевший уже и дергавший его вопрос, избегая глаз ее. И кивнул ей, повторил: - Ну, пошел я.
Шел, спиною чувствуя, лопатками взгляд ее, и в какой-то момент уловил, что не стало его, взгляда; оглянулся - она в магазин входила, ладная сыздали, хоть невысокая. С тех еще времен, может, волчья привычка эта осталась - глаза на себе чувствовать, с боев, на днестровский берег правый не раз привелось с казаками ходить, поневоле научишься. И само собою как-то вздохнулось, освободило будто: хватит, нечего о том думать. Не тебе думать, с прежним не расчихался.
А вот крыльцо давно подладить пора, какое-никакое, а лицо дома. И не стал больше откладывать: подважил лесиной скособоченный угол его, припасенный чурбак дубовый подложил-подсунул, принялся менять полусгнившую дощатую обшивку, чтоб дырами не глядело, из старья насобирал всякого, какое покрепче. Вот она и вся жизнь теперь - латку на заплатку ставить.
