Неподалеку боярский человек пытался удержать рвущегося коня. Конь ржал и взбрыкивал задними ногами, рвался убежать от костра.
– Господи помилуй! – пронеслось по толпе.
Палач, выхватив первую жертву, поволок ее, воющую и извивающуюся, к плахе, бросил на землю.
– Гляди, как змея извивается! – ужасалась толпа.
Палач, ухнув, опустил топор, но только раздробил плечо. Женщина истошно завыла и затихла в беспамятстве. Тогда он подтянул ее удобней, крякнул, занес топор и точным ударом отсек голову. Поднял за волосы и, раскрутив, бросил в озеро.
Всплеск произвел на толпу ужасное впечатление. Бабы заголосили. Мужики, похолодев, сняли шапки и истово стали креститься.
Некоторые из жертв были без памяти, без сознания. Палач тащил их за косы к плахе, рубил топором и бросал головы в озеро. В толпе стоял вой и стон. Подручные таскали хворост и поленья. Костер разгорался плохо. Валил дым. Пахло горелым мясом. Гарь эта вызывала кашель. Глаза у всех слезились. Боярский конь бесновался и, вырвавшись из рук слуги, ускакал неизвестно куда. Боярин сидел поодаль, отхлебывая мутное питье из большого штофа. Палач теперь работал быстро и точно, через четверть часа все было кончено. Костер горел, тлели одежды жертв. Бабы отползли в сторону, пораженные ужасом. Мужики плакали, прижимая к груди свои шапки.
Один, стоявший рядом с боярским стременным, спросил:
– За что ж их так?
– Да за Дианку римскую поганую. Поклонничество умудрили. Всем у них вон та с длинной косой управляла.
– Красивая!
– Да ненашенская она. Из Италии ее купец местный Васька Болотов привез. Ведьма, как есть ведьма. От такой только смерть защитить может!
– Ей-ей, правду говоришь, – вставил мелкий мужичонка. – Моя-то вон уже мертва. – И он кивнул в сторону озера. – Вынула разум у баб наших и на его место отрубей набила. Как я теперь с пятью дитятками выживу один? – Он вдруг натужно завыл: – Ой, горе какое!
– А что же так жестоко? – все спрашивал мужик. – Прогнать ее за леса, за болота.
– Это точно. Мы их под задницу шварк, шварк – и в лес. Там пусть живут со своими лешими. А эту боярин распознал. Сказали ему, нашептали, как они дух поганый иноверческий латинскими стихами ублажали. Рассвирепел боярин и велел такую казнь учинить, чтобы другим неповадно было. Вон и письмена адовы сжег.
Антонина, так ее звали в поместье, оставалась последней, она твердо пошла к плахе, подула на костер, и тот стал потухать. Опустилась перед плахой на колени, тряхнула головой, освобождая шею от косы, и спокойно, как на подушку, положила голову на пень:
