Невероятные металлические звуки звенели над гулом жреческих голосов. Должно быть, слух обманывал его: не может так звучать человеческий голос. Ренилл поднял взгляд к черной фигуре, неподвижно застывшей на помосте. Голова под капюшоном запрокинута вверх, руки простерты. Почудилось — или вправду дым окутывает первого жреца, помост и девические тела на алтаре?
Шутка воображения. Голова кружилась. Нечем дышать, невозможно думать. И глазам нельзя верить, они ясно говорили ему, что дым, клубящийся на помосте, засветился собственным зеленоватым сиянием.
Очнись. Наблюдай.
Он снова протер глаза. На руках остались черные разводы. Краска на бровях не выдержала влажной жары. Плохо, но поправимо. А зрение прояснилось, теперь дым, затягивающий алтарь… сиял еще ярче.
Это не ошибка, не обман зрения. Густые пряди тумана отчетливо светились. Сквозь дымчатое сияние виднелись застывшие очертания первого жреца и распростертых девочек. Неужели они все так же спокойны? Ренилл напряг зрение. Нет. Детские личики изменились. Бессмысленные усмешки уступили место испуганному недоумению.
Жарко в Собрании, нестерпимо жарко. Тошнотворный аромат, волны нестройного гула путают мысли…
Если бы они заткнулись хоть на минуту, он бы сообразил… Глотнуть бы свежего воздуха…
Он обливался потом, и стены начали вращаться перед глазами.
Смотри хорошенько.
Там, на помосте, КриНаид шагнул в сторону, и теперь ничто не мешало видеть алтарь. Две маленькие девочки с тяжелыми животами, завернутые в шелка и золотую парчу, раскрашенные личики больше не улыбаются…
Лица смутно видны сквозь туман.
Сосредоточься.
Он всмотрелся и увидел двух перепуганных детей. Девочек, очнувшихся от транса и испуганно озирающихся по сторонам. Одна из них — та, что назвалась Блаженным Сосудом — попыталась сесть, но упала обратно на подушки, слишком слабая или одурманенная, чтобы приподняться с постели. Отказавшись от борьбы, она лежала, медленно качая головой из стороны в сторону. Ее губы шевелились. Другая — Избранная — бессильно раскинулась, приоткрыв рот, и слезы, вытекая из накрашенных глаз, оставляли черные полоски на детских щеках.
Туман сгущался, и сияние разрасталось. Хор гремел все громче, словно в безумии, и над какофонией голосов взлетали ноты нечеловеческого голоса Первого Жреца. Смысл речей безнадежно терялся в лихорадочной жаре, в дурманящих испарениях, в багровом сиянии и всеобщем безумии. Свет уже резал глаза, проникал даже в беспросветную тьму за перекрученными колоннами, открывая нечто, притаившееся там, в глубине — нечто огромное и уродливое под черными покрывалами, сияющее из-за маски, древнее и жуткое. Нечто невыразимо чуждое человеку, ужасающее и влекущее.
