По-видимому, полагалось троекратное повторение. Первый раз — для Богов, второй — для Людей, и третий — для Зверей: три основные составляющие вселенной, символически отображенные в треножнике уштры. Он снова затянул казавшийся бесконечным гимн. Наконец его сотоварищи умолкли и цепочкой потянулись за дверь. По сумрачным коридорам они шествовали в благоговейном молчании, прерываемом только ритмичным позваниванием ногтями по бронзовым уштрам, свисавшим у каждого с зуфура. Клик-клик-клик, пауза, клик-клик, пауза, клик-клик. Одна и та же бесконечно повторяющаяся короткая последовательность. Зилур рассказывал о немом храмовом языке, даже объяснил смысл некоторых сочетаний. Это было из самых обычных. Тройной щелчок означал треножник уштры, два двойных — «ахв», двадцать вторую букву авескийского алфавита и первую в августейшем имени Истока и Предела. Пальцы Ренилла задвигались: клик-клик-клик…
Вскоре они оказались на крошечном внутреннем дворике, где Сыны совершали нехитрое омовение. Ренилл искоса поглядывал на своих новых братьев по отцу-Аону. Большинство их казались тощими и недокормленными. И бледными, насколько позволял природный авескийский цвет кожи — желтоватый оттенок казался на их лицах особенно ярким и нездоровым. Все завернуты в потрепанные куски материи, в линялых зуфурах и желтовато-серых шапочках на макушке. Застывшие лица, пристальные темные глаза. Неофиты, с первого взгляда определил Ренилл. Низшее сословие среди Сынов, смиренные храмовые служки, без крупицы той властности, которая отличала виденные им прошлой ночью фигуры в клобуках.
Никто не разговаривал. Даже постукивание пальцами смолкло. Через несколько минут все проследовали в трапезную, чтобы подкрепиться жидкой кашицей с черствыми лепешками, запивая их тепловатой водой. Поглощению пищи предшествовали добрых двадцать минут лихорадочных молений. Сыны Аона сидели, скрестив ноги, на голом каменном полу, бормоча отупляющие строки «Первого Самоотречения».
…Истинная свобода лишь в полной покорности воле Предела.
«Я» преграждает путь к Истоку.
Ничто — есть все, а все — есть мысль Отца.
Ренилл старательно бубнил, не позволяя ни намеку на пренебрежение показаться на лице. Покончив с самоуничижением, он дорвался до безвкусного завтрака — и проглотил его как голодный волк. Ни слова во время еды. Редкое позвякивание ногтей о бронзу — и ничего больше.
К завершению трапезы в дверях возникла величественная задрапированная фигура. Капюшон затенял лицо, скрывая индивидуальные различия, как требует воля Аона-отца. Закутанный в плащ Сын Аона простер руки, его ладони двигались, раздавая короткие безмолвные приказы. Ренилл внимательно всматривался. Зилур не подготовил его к пониманию этого языка жестов — быть может, и не знал о нем. Неудачно, однако паломнику-деревенщине простят невежество. Может быть…
