* * *
Когда я начал учиться играть в гольф, у нас собралась компания из трех человек, и мы вместе стали брать уроки. Через некоторое время я заметил, что чем меньше думаю о правильности своих действий, тем лучше получается. Один из нас троих очень любил тренироваться. Когда он начинал играть, то постоянно думал о том, что ему следует делать, а чего не следует. Играл он ужасно, так что предпочитал тренировки самой игре, они доставляли ему гораздо больше удовольствия. Он мог, например, сказать: «Приходите посмотреть, как я тренируюсь».
«Существует некая сила, побуждающая вас к садхане, И тогда она приносит пользу. Но как только садхана перестает быть необходимой, что-то обязательно случается и вы перестаете ее практиковать. В этом отступлении от садханы может быть благословение свыше, и тогда все идет нормально. Если же нет — тогда вы страдаете от своего отступления. Так что выполнение садханы, как и уход от нее, не зависит от воли человека».
Один суфий прошел через всю глубину садханы и в конце концов сделал следующее признание: «В течение двенадцати лет я старался выковать свою душу. Я обжигал ее в печи аскезы и закалял в огне сражения. Я положил свою душу на наковальню позора и бил по ней молотом вины и упрека, пока она не превратилась в зеркало. Пять лет я был отражением самого себя и все время полировал зеркало души почитанием и добродетелью. Потом на целый год я погрузился в созерцание, и что же я увидел? Я увидел в себе клубок тщеславия, гордыни, заносчивости, уверенности в собственной набожности и абсолютной правоте. Я трудился еще пять лет, чтобы эти гордыня и тщеславие спали с меня, и тогда заново обратился к исламу. Оглянувшись вокруг, я увидел, что все Божьи создания уже мертвы. Прочитав над ними четыре молитвы, я отошел от их общей могилы. Так, оставленный живыми существами, ведомый только Богом, я достиг Его».
Рамеш убежден, что ни одна садхана, выполненная когда-либо человеком, не пропадает даром, поскольку является частью пути.
До того как моим учителем стал Нисаргадатта Махарадж, в течение двадцати лет у меня был другой гуру. Это был благородный, очень искренний человек. Главным его убеждением было то, что жизнь ученика абсолютно определяется его наставником. Он начал строить ашрам и как-то сказал мне: «Мой гуру просил меня создать ашрам, куда люди могли бы приходить и проводить несколько своих свободных дней, чтобы было место, где они всегда были бы накормлены». Таково было приказание его наставника. Мой учитель был типичным индийским гуру. Он не считал меня своим учеником до тех пор, пока не убедился, что я действительно достоин этого. Мои духовные искания были в ту пору столь напряженными, что я отчетливо помню, как во время традиционного обряда посвящения, когда я сидел прямо перед учителем, из моих глаз непроизвольно потекли слезы. Я думаю, что под конец мой гуру тоже растрогался. Он все время повторял: «Это случится, не волнуйся, это произойдет». Это был первый и последний раз, когда я не мог удержать слез. Позже, когда я приходил к Махараджу, их уже не было.
