Разумеется, мы едва ли найдем в средневековой философии столь различные мировоззрения, как, скажем, мировоззрения Юма и Гегеля или Дж. Остина и Карла Ясперса. Этому есть одна очевидная причина. Как бы серьезно средневековые мыслители ни отличались друг от друга в своих оценках способности философа доказать истины о Боге, о цели или задаче человеческой жизни и т. д., их объединяла общность религиозной веры. В то же время средневековая философия как целое заключала в себе большое многообразие, которое становится тем очевиднее, чем внимательнее мы присматриваемся. Например, философии Аквината (XIII в.) и Николая из Огрекура (XIV в.) характеризуются принципиально важными различиями.
В ранний период, когда философия почти не отличалась от логики или диалектики, теологи - что было естественно - склонялись к тому, чтобы видеть в философии служанку или орудие теологии. Ибо до тех пор, пока логика не развилась в формальную науку, которая уже могла считаться самостоятельной, естественно было думать, что она обеспечивает инструменты для повсеместного использования. А теология считалась тогда высшей из наук. С течением времени, как мы увидим, понятие философии чрезвычайно расширилось и была признана ее автономия. В XIV в. тесный союз между философией и теологией, который можно было видеть, скажем, в творчестве Аквината, начал распадаться. Метафизические аргументы мыслителей XIII в., касавшиеся, например, существования Бога или бессмертия души, были подверг нуты критике. Сфера философски доказуемого значительно сузилась. И можно думать, что некоторые философы позднего средневековья, с их сосредоточенностью на логических исследованиях и аналитическим складом ума, чувствовали бы себя почти как дома на философском факультете современного британского университета. Они были, правда, верующими людьми, однако были склонны относить свои религиозные убеждения к сфере веры, лежащей за пределами области философского доказательства.
По крайней мере в одном смысле средневековые философы писали чрезвычайно ясно: они пытались точно выразить то, что именно имели в виду. Может показаться, правда, что их сочинениям недостает глубины, особенно если рассматривать глубину и туманность как синонимы. Однако их вряд ли можно обвинить в неуместной велеречивости, смутности мысли, неумении проводить различения или в замене точной формулировки броскими метафорами и привлекательными образами. По сравнению с иными позднейшими философами их мысль ясна и часто выражена без всяких прикрас, с характерной тщательной экономией слов.
