В прошлом году во время «гуляний» молодчики в красных шляпах взломали почтовый птичник гильдии трубочистов, свернули головы птицам и испачкали кровью стены. Наутро трубочисты направили жалобу в городской Совет: пусть виновных накажут! Пусть возместят убытки. Но у охотников гильдии нет, и Совету пришлось выплачивать деньги из городской казны.
А недавно те же весельчаки поймали на улице подвыпившего портняжку, нацепили ему на голову шапку с рогами, заставили убегать и спустили собак. Бедняга умер от страха раньше, чем его настигли собаки.
Вальюс сморщился и потянулся к чашке.
— Кр-ы-асная шляпа на голове-е…
«Мирче, я все понимаю! Да, наступил предел. Но сказать на Совете: „Надо призвать Ураульфа!“ — способен только безумный. Ты слишком многого хочешь. И почему, скажи, почему это должен быть я?» — «Парень! Ты кое-что понял про мозаику с Белым Лосем. И еще: ты сверхмастер, Вальюс. Ты под защитой Башни».
Под защитой Башни! Чай обжег ему небо, и Вальюс отставил чашку. Его образ мыслей и так многим кажется подозрительным. Крутиклус то и дело намекает на это. Мирче удобно думать, что сверхмастеру Вальюсу ничего не грозит. И поэтому Мирче может его использовать.
«Мирче, однажды ради тебя я уже рисковал. Разве мы не в расчете?»
* * *
Четыре радужных цикла миновало с тех пор. Но Вальюс до сих пор помнит все до мельчайших деталей. Он стоит на трибуне в зале Совета.
— Вы утверждаете, важ, что отщепенец ослеп, и Совет по этой причине должен быть к нему снисходителен? — председатель Совета Клунус с сомнением покачал головой. — Отщепенцы очень опасны! Они подрывают авторитет Закона!
— Последний из отщепенцев не представляет опасности, он просто больной старик. Я прошу Совет проявить милосердие, — язык сверхмастера Вальюса ворочал слова, как камни. А ему нужно быть убедительным. Если он проиграет, отщепенца ждет заключение. А может быть, смертная казнь.
Два затменья назад прилетела почтовая птица: кто-то просил сверхмастера приехать в «Большую лосиху». Это было неблизко, но Вальюс, повинуясь невнятному чувству, неожиданно согласился.
— Листвинус! — У Вальюса перехватило дыхание, и приветствие получилось сложным: в нем смешались радость, жалость, испуг. Листвинус стал совершенно седым. На его посеревшем лице отпечатались тени лишений, а потери оставили память в виде глубоких морщин. Но Вальюса больше всего испугали глаза. Когда-то живые, зеленые, как весенние листья, они выцвели и помертвели. Сколько же лет Листвинусу? Разве он такой старый?
