Загадки любви | страница 4



Он бросил письма в ящик стола и закрыл его.

– За равнодушие мстят!

Он засмеялся, встал, показывая, что встреча закончена, и проводил меня до дверей. Когда я вышел на лестничную клетку, он вдруг спросил меня:

– Вам не приходило в голову – как Дон Жуан протягивает руку Командору?

И он показал.

Он был великим актером. Я навсегда запомнил бесконечную фигуру в провале двери, свет тусклой лампочки из коридора… Как он тянул в пустоту руку и как менялось его лицо! Сначала на нем было любопытство, потом вызов, а потом страх, слепящий ужас – ужас смерти… Опаленное лицо с мертвыми глазами… И он захлопнул дверь.

Я шел по улице. Горели фонари, падал тихий новогодний снег, и я банально шептал строки:

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

Конец одного стихотворения

Зина Пряхина из Кокчетава,

словно Муромец, в ГИТИС войдя,

так Некрасова басом читала,

что слетел Станиславский с гвоздя…

Зину словом никто не обидел,

но при атомном взрыве строки:

«Назови мне такую обитель…» —

ухватился декан за виски.

И пошла она, солнцем палима,

поревела в пельменной в углу,

но от жажды подмостков и грима

ухватилась в Москве за метлу.

Стала дворником Пряхина Зина,

лед арбатский долбает сплеча,

то Радзинского, то Расина

с обреченной надеждой шепча…

Зина Пряхина из Кокчетава,

помнишь – в ГИТИСе окна тряслись?

Ты Некрасова не дочитала.

Не стесняйся. Свой голос возвысь.

Ты прорвешься на сцену с Арбата

и не с черного хода, а так…

Разве с черного хода когда-то

всем народом вошли мы в рейхстаг?!

Евгений Евтушенко. Размышления у черного хода

Она вошла в ванную.

Съела таблетки перед зеркалом.

Запила водой из-под крана.

Потом вернулась в комнату,

легла на ковер у кровати

и стала ждать.

Это и был – конец стихотворения, Женя.

Три дня и три ночи

ее пытались спасти.

Но она правильно все рассчитала —

она работала медсестрой.

Три пачки димедрола плюс четыре пипольфена,

и девять часов до того,

как пришла с работы подруга…

А потом наступила ночь тринадцатого января,

и люди, которых она в записке

просила «никого не винить в своей смерти»,

сидели за столиками в ресторанах

и сыто и пьяно провожали Старый год,

чтобы потом, во тьме постелей,

прижавшись телами к другим телам,

благополучно доплыть до конца новогодней ночи…

А в это время ее обнаженное тело

лежало в беспощадном свете мертвецкой

и безумный голос ее подруги

орал в замерзшую трубку:

«Как она?»

И мужской голос – сумрачно и сухо:

«Такие данные не сообщаем по телефону».

Действительно!