Билл Роджерс поднялся с места и заложил большие пальцы рук за жилетку.
— Я мог бы назвать, — сказал он, — некоторых игроков, которых выгнали с фермы полковника Янси за игру краплеными картами — если бы захотел.
— Вот это уж ложь! — сказал проповедник, захлопывая библию и засучивая рукава. — Берегись, Билл Роджерс, я сейчас спущусь к тебе!
Проповедник слез с кафедры и направился к Биллу, но мисс Симпсон успела по дороге запустить пальцы в шерсть на его голове, а Сэм Уадкинс и Эльдер Хоскинс не замедлили придти к ней на помощь. Затем вступили остальные братья и сестры. И летающие во все стороны книги гимнов, вместе с треском разрываемых одежд, красноречиво засвидетельствовали, что свойственный Сэму Джонсу стиль проповедей именно к этому приходу подходит мало.
На одного из жителей Хаустона, прослушавшего целый ряд проповедей Сэма Джонса, произвело особенное впечатление осуждение всяких сделок с совестью и неправд всех цветов и оттенков.
Так повлияло это на него, и на такую плодородную почву упало зерно, брошенное великим евангелистом, что этот самый житель Хаустона, неоднократно грешивший до тех пор против правдивости, решил в одно прекрасное утро начать жизнь сызнова и говорить правду во всех случаях, больших и малых, ни на йоту не отступая от голой неприукрашенной истины.
Во время завтрака жена спросила его:
— Как ты находишь бисквит, Генри?
— Тяжеловат, — ответил он, — и не выпечен.
Жена выскочила из столовой, и он доел завтрак наедине с детьми. Прежде Генри сказал бы:
— Бисквит очень хорош, душечка!
И все сошло бы хорошо.
Когда он позже выходил из калитки, к дому подъехала его богатая старуха-тетка, любимчиком которой он всегда был. Она была завита, напудрена и в корсете, чтобы казаться как можно моложе.
— О, Генри, — оскалила она зубы в глупейшей улыбке. — Как поживает Элла и детки? Я бы зашла, но у меня такой ужасный вид сегодня, что мне совсем нельзя показываться!
— Это верно, — сказал Генри, — вид у вас ужаснейший. Хорошо, что ваша лошадь в шорах, а то она могла бы случайно увидеть вас, понести и сломать вам шею.
Тетка свирепо взглянула на него и, не говоря ни слова, взялась за вожжи.
Генри перевел это впоследствии в цифры и рассчитал, что каждое слово, сказанное им тетке, обошлось ему в восемь тысяч долларов.
Еще одна жертва Сэма Джонса
Унылого вида человек с отвисшими каштановыми баками вошел вчера днем в участок и сказал дежурному:
— Хочу отдать себя в руки правосудия. Лучше наденьте на меня наручники и посадите в самую темную камеру, где будет побольше пауков и мышей. Я один из худших людей в мире и уклоняюсь от суда. Велите, пожалуйста, тюремщику дать мне заплесневелого хлеба и воды из самой грязной лужи.
