Пенелопа внушала: «Распорядись своим новым именем с умом. Не позволяй называть себя Лёней. Ты – Леонид. А ещё лучше – Кинжал. В крайнем случае, Лёня Кинжал, даже – обращаясь к самому себе. Это очень важно для концентрации энергетики. В твоей новой жизни больше нет места бездумному существованию. Восемьдесят процентов людей могут себе позволить жить чувствами, роскошествовать, радоваться то солнышку, то дождику, то снежку. Ты – нет. Ты никогда не сможешь быть прежним».
«А вы, Леонид, – романтик» – говорил себе Кинжал, сидя в самолёте рейса Лондон – Братислава – Москва.
Он снова и снова вспоминал встречу с Робертом Волоховым, чувствовал, как в крови бурлит адреналин, жизнь наполняется высоким смыслом, – но не мог над собой не иронизировать, такова была его человеческая природа.
Все завязки Шкипера сработали безукоризненно.
Особенно расстарался продажный шляхтич Збышек Калиновский. Он вывел Кинжала на своего человека в правительстве Словакии, и теперь в портфеле из изумительной новозеландской кожи – покупку выбирала Ликуша – лежали копии документов, которые способны как противотанковый реактивный снаряд прошить броню любых сомнений, – рубль рухнет в самое ближайшее время. Правда, стоило это пять тысяч долларов наличными – с учётом интересов пана Збышека.
Кинжал сидел в «боинге», в салоне бизнес-класса, попивал сделанный специально для него глинтвейн с корицей и гвоздикой и думал о Ликуше. Жаль, что он не сможет прочитать ей своё новое стихотворение, – это не для женского восприятия.
Назвал он его «Завербованный», и были там такие строки: «Прямолинейность, Бог с тобой! / Ищи себе других пристанищ./ Довольно биться головой / и верить, что другим не станешь./ О, станешь всяким! Для того, / чтоб истину иметь в запасе, / не стоит обнажать всего, / чем ты богат и чем опасен. / Не стоит! Лучше – поворот / на новый круг своих исканий! / Прямолинейность! Видит Бог! / Пора, пора тебе в изгнанье!».
Он записал стихи на одну из своих карточек, благоразумно поменяв название на «Очарованный».
Он чувствовал – Ликуша не просто влюблена.
Она обожала его, как юная чёрная рабыня трепещет перед белым хозяином.
Он поражал её изменённым после пластики лицом, своей манерой вдруг замолкать – с глазами, полными недоговорённостей и одному ему понятных ассоциаций. Когда он читал ей по-французски Вийона, она приходила в восторженное смятение, хотя не понимала ни слова. Ликуша вознегодовала от того, что поэт был гнусным разбойником, но ужаснулась, что поэт умер на виселице. Она обожала наблюдать его тренировки и тяжёлые ритмичные удары в боксёрскую грушу воспринимала как музыку их будущей интимной схватки.
