Еще через несколько сессий пациентка сказала, что ей уже не о чем говорить. Точнее — она не знает о чем еще говорить, так как, по ее мнению, все уже сказано. Она попросила меня либо дать какие-то советы и интерпретации, либо предложить ей какую-то конкретную тему. Я предложил ей вернуться к теме ее сексуальной жизни. Она согласилась, и еще несколько сессий мы говорили о первых поцелуях, переживаниях, связанных с началом месячных, опытах мастурбации, когда в конце очередной встречи в цепи ее ассоциаций вновь появилась мама. Отчасти это было неожиданным, но гораздо больше — давно ожидаемым.
Мама запрещает мне оргазм… Мне стыдно… Я не могу… Мы с мамой спим вместе с четырех лет… Я хотела сказать об этом попозже… Я не знаю… Я не могу… Мама меня очень любила… в детстве. И ласкала ночью… По часу… Всю меня целовала — с ног до головы, каждый день, на ночь. Когда был папа, она иногда не приходила. А потом мы просто спали вместе. Я к ней так привязалась. Может быть из-за этого… Я не знаю. Мне кажется, что если бы у меня оргазмические чувства проснулись, они бы проснулись к ней. И я этого боюсь…
Я понимал, как трудно пациентке было говорить об этом и как много доверия она выразила мне сейчас, и конечно, сказал ей об этом.
Я предполагал вернуться к этой теме на следующей сессии и теперь уже дать некоторые интерпретации, но пациентка опередила события. Она пришла в несколько ажитированном состоянии и сообщила, что вчера позвонила маме и высказала ей все.
Я сказала ей, что я болею оттого, что ты использовала меня в своих сексуальных целях, так как у тебя не было мужчины. Ты спала со мной до 23 лет!… А она — молча повесила трубку и больше ее не взяла…».
Это осознание того, что существует некая связь ее состояния и ее симптома с той травмой, которую ей когда-то нанесла мать, было чрезвычайно важным, и я подчеркнул это, но понимал, что мы только в начале пути. Выражаясь профессиональным языком— после этого мучительного и унизительного для пациентки осознания мы находились в самом начале длительного периода проработки этой психосексуальной травмы, протяженность которой казалась мне немыслимой.
На предыдущих сессиях пациентка несколько раз предпринимала попытки говорить лежа на кушетке, но это удавалось ей с большим трудом и обычно продолжалось не более 10–15 минут. На этой сессии пациентка лежала на кушетке практически до конца, не вспоминая о своем симптоме. А в ее материале, что естественно и понятно для специалистов, звучала тема оправдания матери.
