Однако с тех пор как страна уменьшилась в размерах, поменяла название и перешла на твёрдый российский рубль, которому для веса почему-то катастрофически не хватало нолей, деньги стали сродни Жар-птице: издалека увидеть-полюбоваться — одно, а поймать, запереть на ключ — совсем другое. И чем смелее наступала демократия, тем тяжелее становилось бюджетнику добраться до собственных денег: в зарплатных ведомостях цифры заманчиво накапливались, по карманам же болтался один шиш.
В армии получение денежного довольствия тоже превратилось в редкое и сакральное таинство для избранных, а маленькое полукруглое окошечко в иерархии военных святынь безоговорочно вознеслось на самое почётное место. Доступ к финансовым закромам отныне был организован исключительно по законам конспирации, и приход желающего «озарплатиться» теперь больше напоминал приход резидента на явочную квартиру: по голубой железной ставенке барабанили условным стуком, в ответ на который, с оговоренной задержкой, раздавался негромкий вопрос — «Кто?» — «Гавриил, это Лиханов! Ты обещал!»
Пегий приоткрывал ставенку и, высунувшись из окошка, как сова из дупла, с показной тревогой и озабоченностью осматривал коридор — не пристроился ли кто за избранным счастливчиком в хвост? Сам счастливчик, конечно же, должен был понимать атмосферу высокого доверия, ценить её всеми фибрами души и держаться строжайшей конспирации.
В пошлом театре одного плохого актёра — кассира Пегого — и одного трепетного зрителя — получателя денег — устоялись определённые условности: мелочёвку прапорщик предпочитал недодавать — обряжал себя в примитивную маску досады, вроде как с сожалением чмокал лягушачьими губами, пояснял: «Мелочи опять в управлении не дали!»
— «Да чёрт с ними!» — счастливый обладатель собственной зарплаты махал рукой на подобные пустяки. Главное — пачка крупных купюр в кармане!
Кто, когда и как обогатился «милосердием» Пегого, узнать было невозможно даже у близкого товарища, потому как шепнул единожды по секрету, что Гаврюша денежку дал, — всё, пропал секрет! Всколыхнутся справедливые обиды, громогласные претензии к держателю полковой кассы, и болтуну в следующий раз выйдет от Гаврюши отлуп…
При диком безденежье, тем не менее, бывали редкие исключения, когда полк рассчитывали полностью. Тогда возле кассы можно было смело писать исторические картины, наподобие «Штурма Зимнего» или «Взятия Измаила».
В такие дни народ только и делал, что с самого утра гонял во все концы тревожный шепоток: «Деньги будут?» — «Вроде обещали!» К обеду окошечко уже осаждала длинная очередь
