Старым, больным, требующим покоя «дедушкой всех артиллеристов» Григорьев тоже не прикидывался и законные обязанности на подчинённых офицеров не перекладывал, копошился в своих делах, будто вчера принял батарею, щепетильно, ответственно, с интересом. Полковые товарищи искренне ему советовали: «Михалыч, поднапрягись, рвани со своей батареи! Не старый же ты, чёрт, сложится ещё служба!» Григорьев на это мило, мягко улыбался и шутил: «Выпалил я свою птицу-счастье. Сунул вместо снаряда и сам не заметил».
* * *
Дивизион пребывал на полигоне уже неделю: расчёты опорожнили не один штабель боеприпасов и наколотили себе разрывами уши, словно кувалдами. Стреляли из закрытых позиций по укреплениям противника, что располагались в пяти километрах, накрывали огнём квадраты — с корректировкой огня и по условиям ненаблюдаемых целей, показывали боевую сноровку в прямой наводке — разили фанерные мишени, которые на дальности двух километров таскали взад-вперёд хорошо укрытые лебёдки.
Батарея Григорьева отстрелялась недурно, на твёрдую четвёрку, и командир этим доволен был чрезвычайно, ибо на предмет оценок у него давно сложилась своя стратегия — в отличные стрелки попасть реально, но хлопотно: насядет потом начальство с повышенными соцобязательствами, начнут «подкладывать» под всякие проверки, лишние сборы учинять, тут же автоматом командировки, глупые отчёты. В орудия каждая вошь будет поминутно заглядывать — как у передовиков стволы надраены?
И, конечно же, полезут разбираться, почему такой боевой командир до сих пор не коммунист? А он, может, душою коммунист похлеще некоторых, он просто не член партии. Да только в эту разницу никто не вникает, верхам красную книжицу подавай!
После жаркого учебного дня, уже в лагере, Григорьев, подставив свежему вечернему ветерку лысеющую голову, разглядывал оценки дивизиона, что вывесили на щите у дневального.
Из тентованного автомобиля ГАЗ-66, что подрулил прямо к палаткам, хватаясь за выгоревшие пилотки, ловко выпрыгнули три солдатика; пружинисто приземлился высокий и, как положено взращённому на училищных харчах, худоватый лейтенант в повседневном кителе, охваченный ещё не разношенной, без единой морщины, портупеей, в сверкающих сапогах и высокой фуражке с лихо вздыбленной тульёй. Такие фуражки звались среди офицеров «аэродромами» и шились только по заказу.
Лейтенант вытянул за собой коричневый кожзамовый чемодан о двухремённых застёжках-пряжках, заученным движением поправил форму и, даже не пытаясь согнать с белого, красивого лица тревогу, осмотрелся.
