* * *
В общежитии Фалолеева поселили в один номер с замкнутым, крайне нелюдимым прапорщиком, который о своём военном предназначении молчал как партизан, и тридцатилетним музыкантом-сверхсрочником из окружного военного оркестра. «Сверчок» по имени Гоша не удался ни ростом, ни комплекцией; щупленький, словно пятиклассник, заросший неухоженными всклоченными волосами, к тому же очень близорук. Круглые линзы с минусовыми диоптриями придавали ему в лице большое сходство с Джоном Ленноном, и Фалолеев это сходство подметил сразу, в первый момент знакомства.
С нелюдимым прапорщиком, насквозь пропитанным повадками законспирированного резидента, у новосёла наладилось обоюдное гробовое молчание, зато музыкант по характеру оказался человеком компанейским, душевным и довольно юморным.
Слабое зрение Гоше служить совсем не мешало. Армия требовала от него три вещи: читать ноты с пюпитра, с грехом пополам видеть дирижёрский тамбуршток, ну и, само собой, вовремя и правильно давить по воздушным клапанам валторны, одновременно вдувая в инструмент все запасы лёгких. В оркестре, по собственному признанию, Гоша прожигал жизнь, ввиду её очевидной никчёмности, но предполагал после возраста Христа бросить всё к чёртовой бабушке и податься на родину, в деревню под Иркутск.
В первый же совместный вечер Фалолеев узнал, что окружной оркестр, как, впрочем, и ансамбль песни и пляски, находятся едва ли не в эпицентре культурной и светской жизни забайкальской военной элиты. Музыканты, певцы, танцоры, оказывается, запросто владеют такими щепетильными сведениями о нравах здешнего олимпа, что можно было смело заключить: в отсутствие концертов и репетиций им дела больше нет, кроме как подсматривать за важными персонами. Ничего удивительного в этой осведомлённости не было: от придворной обслуги барскую жизнь никакими шторами не спрячешь. А оркестр для штаба почти что цыганский ансамбль для ушедших в небытие помещиков, — живой свидетель всему, что творят и вытворяют сильные мира сего.
В тайны «мадридского двора», то бишь штаба Забайкальского округа, новичок-артиллерист был посвящён за неделю — по каким должностям какие генералы сидят, кто у них отпрыски и кто в прислуге. Кто любит охоту, кто баньку, а кто не прочь военторговских девиц в постели полохматить.
Все интимные тонкости верхов музыкант выкладывал с глубоким равнодушием, без нервного экстаза и отсебятины, по принципу — за что купил, за то продал. Это звучало не как сплетни — низкорослый и невзрачный Гоша был абсолютно выше этого, а подавалось некой информационной иллюстрацией железобетонного постулата: се ля ви — она и есть се ля ви. И за десять лет оркестровой службы валторнист имел все основания величать окружную богему одним неприглядным словом — клоака.
