На некогда молочно белой коже роскошно вылепленных ягодиц красовался рисунок из огненных рубцов. Ярко расчерченные «холмы» слегка трепетали и подергивались.
— Как было сказано в двадцать пятой главе книги Притчей, — граф критически оценил свою работу, — не оставляй девушки без наказания; если накажешь розгою, она не умрет! Возможно, она будет плакать, как будто бы уже умирает, но она не умрет. Когда пользуешься розгой и обращаешься с ней правильно и последовательно, следующий стих говорит, что таким образом ты «спасешь душу ее от преисподней». — Еще шесть, и тогда мы закончим![39] Дайте новый прут! И налейте вина!
«Господи, прости меня, грешную! — Эвелина, повернув заплаканное лицо, наблюдала за приготовлениями к продолжению экзекуции — дай мне сил!»
— Боже! — Когда она повернула голову назад, губы несчастной тряслись, по нежным плечам заходили желваки, дыхание участилось и стало прерывистым.
Граф полюбовался своей работой. В некоторых местах розга просекла кожу. Кровавые пробоины от кончиков прутьев, безусловно, усилили и без того суровое испытание. Напряженная тишина повисла в пиршественном зале в тот момент, когда отец медленно занес руку.
«Ш-ша!»
Безжалостная розга легла на округлости Эвелины, отпечатав еще один косой след. Под стремительным ударом нагое тело девушки инстинктивно выгнулось вперед, голова взметнулась вверх, едва слышный вздох.
— Ааахх! — вырвалось из прокушенных до крови губ, девушка не удержалась и несколько раз присела, не сходя со своего места.
«Одиннадцать!» — объявил Сэр Чарльз Брисбен.
Эвелина, справившись с минутной слабостью, выпрямила ноги, подготавливаясь к следующему удару.
Готовясь к двенадцатому удару, граф сделал шаг вперед. И вновь лишь приглушенный стон вырвался из уст мученицы, в то время как обжигающая боль атаковала беззащитную попку. Девушка подпрыгнула на ковре, чтобы унять боль от страшного удара, и иссеченные ягодицы вновь забились в непристойной пляске.
«Двенадцать!» — объявил мучитель.
Шепоток в толпе «зрителей» нарастал, по мере того как они чувствовали, что душевные силы именинницы на исходе. Из волос Эвелины выпала заколка, позволив косе распуститься и упасть вдоль спины.
— Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis![40] — Тихонько молился за свою ученицу ученый клирик. — Laudamus te, benedicimus te.[41] О…
Инкуб незримо дал ему по шее и слова привычной молитвы застряли в горле у клирика.
Реки слез стекали по лицу искаженному страданием, зубы постукивали от стыда и страха, побелевшие пальцы впивались в нежные груди, и все же она пыталась подготовить себя к достойному принятию новой порции боли. Ужасного вида рубцы уже покрывали большую часть белоснежных полушарий.
