Лето 1945 года мы с Даниилом провели в деревне Филипповская, расположенной между Троицей и Дмитровом. Там жила милая подруга Даниила Таня Морозова, урожденная Оловянишникова, из семьи купцов Оловянишниковых. Они с Даней дружили с трех лет. Таня вышла замуж за человека из деревни Филипповская, родила двух дочек, муж ее умер. А она, оказавшись в деревне, жила очень тяжело. Мы с Даниилом уехали в эту деревню на лето. Туда же приехала Галя Русакова с мужем, тоже на лето. Мы очень хорошо провели там месяца полтора. Гуляли все вместе или вдвоем с Даниилом. Как раз тогда 6 августа американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму. Даниил это страшно переживал. Самым драгоценным в мире для него была культура, поэтому этот ужас он воспринимал как возможное начало гибели мировой культуры. Забавно, что в ходе следствия Даниилу пытались приписать попытку подложить атомную бомбу на Красную площадь. Я переживала иначе, больше по-женски, а он очень трагично и глубоко.
Мы много гуляли вдвоем. Вся деревня над нами смеялась, потому что не понятно, что за люди: грибов не собирают, вообще ничего не делают, а, как выражались деревенские, «хлыстают и хлыстают». Да, мы ходили, ходили по лесу, по дорогам. И слава Богу!
Это было уже лето 1945 года. Даниил был демобилизован и признан инвалидом войны второй группы по заболеванию нервной системы. Как-то он сказал, что с войны человек не может вернуться целым, он обязательно будет ранен или физически, или психически, или морально. Он тоже вернулся раненным этой войной, и очень глубоко. Недаром через много лет он начнет «Розу Мира» с тревожных мыслей о двух главных опасностях, грозящих человечеству: всемирной тирании и мировой войне.
Наступил год, который, казалось бы, мог стать переломным в материальном устройстве нашей с Даниилом жизни, а оно было отчаянным. Сначала я расскажу об одном приключении в МОСХе. Меня приняли туда в 43-м году, а в 45-м году всех нас, принятых два года тому назад, вызвали, чтобы посмотреть, что мы за это время сделали. Я опять поступила наивно, как и с портретом брата. Для показа взяла свои эскизы к Гамлету, в них, как говорится, душа была вложена, да и Даниил очень их любил. Ему вообще нравилось то, что я — художник. И вот я с открытой душой принесла на просмотр не то 11, не то 13 эскизов к «Гамлету». О Боже! Получилось то же самое, что в 39-м с черным роялем. Комиссию возглавлял Соколов-Скаля, который заявил: «Что это за советский художник, который без всякого заказа пишет эскизы к «Гамлету», и почему к «Гамлету»? Что такое советский художник мог найти в «Гамлете»? Кроме того, замок серый, все черное, тусклое, атмосфера какая-то нежизнерадостная, ничего народного, никакого критического отношения к принцу датскому, да и вообще следует поставить вопрос о пребывании такого странного персонажа, как Алла Андреева (к тому времени я уже была Алла Андреева), в Союзе художников. Выручил художник Руцай, который когда-то учил меня писать натюрморты. Он заступился: «Но ведь человек-то явно талантливый. Хорошо, сейчас она написала к «Гамлету», а через год напишет эскизы к чему-то другому. Все-таки нельзя же так вышвыривать людей». В общем меня каким-то образом оставили в МОСХе, было постановлено, что Соколов-Скаля возьмет надо мной шефство, будет воспитывать. Но «органы» потом распорядилось иначе.
