Это движение Барклая было одним из самых сложных за всю войну, ибо оно совершалось на виду у неприятеля. Потом многие военные историки и теоретики будут утверждать, что оно сделало «величайшую честь» военному таланту Михаила Богдановича, потому что «никогда еще русская армия не подвергалась большей опасности, и из этой сложнейшей ситуации Барклай де Толли вывел ее без потерь».
Отметим, что, отдав все необходимые распоряжения, сам Михаил Богданович, которого, как мы помним, генерал Ермолов несправедливо называл «нетвердым в намерениях» и «робким в ответственности», ушел из Смоленска с последним отрядом.
* * *
Оставление Смоленска привлекло на город «все роды бедствий» и превратило «в жилище ужаса и смерти».
Смоленск пылал. Пламя пожара освещало путь русским войскам. Вместе с войсками покидали город и его жители.
Естественно, князь Багратион был буквально вне себя, и он написал графу Аракчееву следующее, полное праведного возмущения письмо, явно предназначенное для передачи императору Александру:
«Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец, и писал, но ничто его не согласило. Я клянусь всей моей честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с пятнадцатью тысячами более тридцати пяти часов и бил их; но он не хотел остаться и четырнадцать часов. Это стыдно, и пятно армии нашей, а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, — неправда; может быть, около четырех тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну».
Как видим, «под влиянием досады и гнева на Барклая Багратион вольно или невольно искажал действительность и представлял своим влиятельным адресатам ситуацию, прямо скажем, в превратном виде»[14].
А ведь Барклай, по словам М. А. Фонвизина, «при равных с князем Багратионом достоинствах, имел более его познаний в военных науках, мог искуснее его соображать высшие стратегические движения и начертать план военных действий».
Соответственно Барклай не раз объяснял Багратиону смысл своих действий. Он писал ему:
«Весьма хорошо и полезно было бы удерживать Смоленск; но сей предмет не должен, однако же, нас удерживать от важнейших предметов: то есть сохранения армии и продолжения войны».
