Зигзаги судьбы | страница 48



Наконец наступил черед знакомства с тюремным надзором. Присмотревшись к надзирателям, обратил внимание на мало заметную деталь — форма на них была старая немецкая, уже ношеная и перекрашенная в темно-зеленый цвет. В руках толстый резиновый жгут, с которым они ловко обращались, раздавая удары слабым и плохо стоящим на ногах или же просто зазевавшимся.

Новоиспеченные служители немецкой охранки, или проще «полицаи» с усердием выполняли эту работу, зарабатывая доверие и авторитет новых хозяев, чтобы заполучить навсегда столь «престижное» место.

Первое в эти дни, но зато какое отрезвляющее знакомство!

Годы, прожитые при Советской власти, приобщили нас к ежедневным лозунгам о «единстве партии и народа», «интернациональном братстве» и, казалось, оно было построено, но стоило только поставить это братство и единство в условия войны, как от них остался след мыльного пузыря — на службу к немцам потянулось все националистическое отребье, и в первый же день пребывания в Харьковской тюрьме я почувствовал, что это такое.

Тюрьма в Харькове была пересыльно-перевалочным пунктом, принимавшим пленных с фронта для дальнейшей транспортировки на оккупированную территорию. Здесь долго не держали — сутки, самое большее, двое, а затем отправляли на товарную станцию, грузили в вагоны и везли по назначению.

Несколько дней дороги до тюрьмы и время, проведенное в тюрьме, подтянули и без того пустые желудки. О кормежке не могло быть и речи — слабых вели под руки, чтобы конвоиры их не застрелили. Обессиленных не оставляли в пути — их пристреливали конвоиры. Держались те, у кого еще оставались крохи сухарей от пайка, выданного перед наступлением, или куски хлеба, полученные от сердобольных женщин на дороге.

Как сложилась моя судьба в эти первые дни, когда кроме сохранившейся жизни было потеряно все остальное?

Что представлял из себя, на что мог рассчитывать в этих условиях, да имел ли, вообще какую-нибудь надежду, чтобы выжить?

Скажу прямо — шансов остаться живым у меня не было, я должен был умереть. Возможно, что процесс этот мог растянуться на какое-то время, принимая во внимание мой возраст и нерастраченные еще силы. Мне было восемнадцать, но выглядел я моложе своих лет — лицо скрывало мои годы, я был похож на мальчишку 14–15 лет.

Жизнь прошлая, тепличные условия, отсутствие физической и армейской закалки, после которых юноша становится взрослым, оказали мне плохую услугу.

Попав в плен, я потерял коллектив, который мог в любую минуту придти на помощь, его моральную поддержку, и очутился в ситуации, где каждый думает только о себе, о сохранении своей и только своей жизни.