Я и сама ушла довольно рано, и раз уж Рокки решил со мной не разговаривать, пускай поищет себе кого-нибудь другого, кто поможет ему после вечеринки забраться в машину. Я хотела спросить у него, в чем дело, но наши взаимоотношения осложнялись тем, что в глубине души я постоянно опасалась, что во время одного из разговоров Рокки вдруг признается мне в любви. Я не знала, влюблен он в меня или нет, и убедила себя, что, наверное, все-таки не влюблен. Но мысль о его возможной влюбленности пришла мне в голову примерно год назад, и, в отличие от большинства воображаемых бесед, которые я разыгрывала, стоя перед зеркалом, этому разговору я никак не могла придумать достойного завершения.
Уходя, я положила на рояль Гленна монету в десять центов и вместе с ней — свой номер телефона.
Припарковав машину рядом с домом, я сразу определила, что репетиция еще не закончилась: в верхних этажах все окна темные, а на стоянке лишние автомобили. В этом здании (выстроенном из красного кирпича и расположенном в двух городах от Ганнибала) размещался театр Джорджа Спелвина[35], и моими соседями были пятеро постоянных членов труппы, люди сомнительного душевного здоровья.
Один из первых актеров театра Джорджа Спелвина был хозяином этого здания и завещал его труппе. Поэтому официального домовладельца здесь не было, был только художник-постановщик Тим, блондин с коротким хвостиком на затылке. Однажды утром я увидела, как он прикрепляет объявление о сдаче жилья к доске в библиотечном вестибюле. Я к тому времени уже год жила в дорогущей квартире в Вудворде, пропахшей кислым молоком. Ему я ничего не сказала, но, уходя с работы, оторвала один из оранжевых корешков внизу объявления. Первые три Тим в то утро оторвал сам, я застала его за этим занятием. На следующий день я позвонила, и в тот же вечер он показал мне квартиру.
— Стены тут супертонкие, — говорил Тим, пока мы поднимались по самой узкой в мире лестнице. — Но у нас каждый вечер либо спектакль, либо репетиция, так что, когда вы будете приходить с работы, тут уже должно быть тихо.
Тим остановился на одной из ступенек, оглянулся, почесал затылок и улыбнулся, обнажив желтые зубы:
— Правда, я не знаю, насколько хорошо здесь слышно то, что происходит внизу, в зале…
У него было загорелое лицо с тонкими линиями, не тронутыми загаром, которые расходились от глаз и губ, как будто он дни напролет улыбался, стоя на солнцепеке; со временем они превратятся в морщины. Тим продолжил восхождение.
