Потом я сказала:
— Это был такой замечательный уик-энд, Эндрю. Я довольна, что мы поехали в Йоркшир, а ты?
— Я тоже, во всяком случае, он еще не закончен. Еще воскресенье здесь проведем. Мы можем завтра утром поехать кататься верхом, если захочешь, можем галопом, как я тебе обещал. А потом, до конца дня, можем ничего не делать, просто отдыхать. У нас будет хороший воскресный ланч, почитаем газеты, посмотрим телевизор.
— Ты не собираешься завтра работать? — спросила я, и мой голос неожиданно для меня самой зазвучал громче.
— Конечно, нет. В конце концов, я сделал, сколько мог. Теперь мне надо дождаться Джека — он приедет из Нью-Йорка на следующей неделе.
— У меня такое чувство, что ты обнаружил что-то ужасное, касающееся Малколма Стенли.
Он молчал, и я продолжила:
— Что-нибудь… неприятное, гадкое, быть может?
Вместо ответа он издал глубокий долгий вздох.
— Что это такое? Что он наделал? — настаивала я, сгорая от любопытства. Я повернулась, чтобы в неверном свете камина разглядеть его лицо, но не могла ничего на нем прочесть.
— Я не хочу сейчас в это углубляться, дорогая, честно, не хочу. — Он снова вздохнул. — Но всегда помни: не доверяй типам, которые продают средство от всех болезней.
— Он мошенник, Эндрю? Ты это имеешь в виду?
Приподнявшись на локте, он наклонился надо мной, отвел мои волосы с лица и поцеловал в губы. Затем он посмотрел мне глубоко в глаза.
— Я не хочу это обсуждать. У меня в данный момент голова занята более важными вещами.
— Например, какими? — поддразнила я его.
— Ты знаешь, какими, миссис Кесуик, — пробормотал он с легкой улыбкой.
Я взглянула на его лицо, любимое лицо, такое дорогое для меня. На нем было напряженное выражение, а его необыкновенно голубые глаза казались темнее, почти синими, в свете камина; они излучали силу.
— Тобой, — наконец ответил он. — Я все время думаю о тебе. Я так тебя люблю, Мэл. В тебе весь смысл моего существования.
— Я тоже тебя люблю. — Я погладила его по лицу. — Давай будем любить друг друга.
Наклонившись надо мной, он поцеловал меня долгим поцелуем в губы; сначала его прикосновение было нежным, но затем желание овладело им, и его поцелуи становились страстными, даже дикими.
— Ох, Мэл! Ох, моя любимая! — говорил он между поцелуями. Затем, откинув одеяло прочь, он приспустил бретели моей ночной рубашки и освободил мою грудь, поглаживая ее. — О, посмотри на себя, любимая, ты так прекрасна, моя прекрасная жена! — Опустив ниже голову, он целовал мои соски, а его рука скользнула вниз вдоль моего бедра, по шелковой ткани ночной рубашки. Он поднял ее до уровня моей груди и начал целовать мой живот, затем внутреннюю часть бедер. И все это время его рука гладила мое тело, лаская его, а я трепетала под его прикосновениями.
