Внезапно Том почувствовал невыразимую тоску от всего этого. Он отвел глаза и посмотрел на Мари.
— Ты наблюдаешь за мной, — спустя мгновение сказала она.
— Да. Разве нельзя?
Он улыбнулся, пытаясь скрыть подавленное настроение, которое неизбежно появлялось у него в этом убогом месте. Тома ненавидел себя за это. Все в его прошлой жизни должно было бы привязывать его к Мари, но, возможно, именно потому, что лачуги поселка Доре были очень похожи на хижины Жантийи, где он родился, он не мог больше выносить их вида. Его обидел отказ Мари переехать к нему на несколько оставшихся до свадьбы недель.
— Все трущобы следовало бы снести, — сказал он неожиданно, — и на их месте построить новые поселки. Люди не должны жить в таких условиях.
— Нет, все хорошо, — сказала Мари, слабо улыбаясь.
— Вот тут ты и ошибаешься! Смирение — худшая разновидность уступок. Было бы лучше, если люди бунтовали. Мари, — продолжал он возбужденно, — как можешь ты выносить такое убожество вокруг себя? Неужели это все, чего ты хочешь от жизни? Неужели ты не хотела бы изменить все в лучшую сторону?
— Как могло бы быть иначе? — сказала она, пожимая плечами. — Люди и так уже должны работать тринадцать часов в день, а иногда и больше.
Апатия Мари только еще больше подогрела его возмущение.
— А если бы люди работали не по тринадцать часов, а всего по десять или даже меньше? Разве жизнь не стала бы лучше? Надо только бороться за это.
— Меньше десяти часов! — произнесла Мари, уставившись на него как на сумасшедшего. — Но это очень мало. Мне было бы, наверное, стыдно, работай я не больше десяти часов. — И она добавила с оттенком гордости: — Конечно, моя работа тяжелая, но все же это жизнь. Только лентяи могут думать иначе.
Это было последней каплей. Она готова загнать себя работой в гроб, да еще и гордится этим. Да еще, пожалуй, в штыки встретит всякого, кто попытается облегчить ей жизнь.
— Подумаешь, героизм, — сказал Тома яростно.
Мари грустно посмотрела на него. Она поставила утюг, подошла к нему и положила руки ему на плечи — совсем по-матерински, что всегда раздражало его.
— Бедный Тома, — сказала она. — Ты так расстраиваешься! Так нельзя. У тебя много прекрасных идей, и это великолепно, но я знаю, что это только идеи. Ты работаешь головой, — добавила она уважительно, но с оттенком презрения. — Тебе не суждено понять нас. Ты здесь чужак.
Маленькие руки сочувственно обняли его, но он вырвался из объятий.
— Какая глупость, — взорвался он. — Чужак! Ну уж! Ты знаешь, где я родился? Где жил? Я ведь говорил тебе, не так ли?
