Сын не всегда быть может главным,
Хоть главным был его отец.
Но все же было трудновато
Ему в проблемы наши влезть.
У нас полегче жить, ребята,
Пусть театров мало — «Дружба есть».
Ну, с президентом вы коллеги,
Он вас спросил: «Где пьесу взять,
Чтоб вы в ней были, Миша, — Рейган,
Как мне Шатрова повидать?»
А вы ему — про режиссуру,
Шатров далек от катаклизм,
Что пишет он про диктатуру,
Не зная ваш капитализм.
Что он Ефремову обязан,
Он сед, а ты, приятель, сер,
Не сможет он работать сразу
На США и СССР.
Мы все еще свои проблемы
Порой решаем кое-как,
А в США на эти темы
Не пишет ни один Маршак.
Задумался немного Рональд
И, почесав багровый нос,
Сказал, что он восторга полон,
Но у него еще вопрос.
«Вопрос мой с каждым днем острее,
И я хочу спросить у вас:
Быть может, вправду все евреи
Уже давно живут у нас?»
Для президента было мукой,
Не мог заснуть он пару дней,
Когда узнал, что маршал Жуков —
Тевье-молочник и еврей.
«У нас в стране все люди чтимы, —
Ульянов отвечал ему, —
У нас сплошные псевдонимы,
Кто сам, иной раз не пойму.
И каждый человек свободен,
С трудом узнаешь, кто таков,
Свободин — вовсе не Свободин,
А Розенбаум — Иванов.
О чем не знаете, твердите,
Мы друг от друга вдалеке,
У нас открыто все — смотрите,
Кобзон вот только в парике.
Свободны мы и терпеливы,
Наш горизонт необозрим,
Мы даже про презервативы
Теперь свободно говорим».
Тут раздались аплодисменты.
Документально, без прикрас,
Хочу словами президента
Закончить скромный свой рассказ.
«Ульянов, вы большой оратор,
В вас силы и таланта сплав,
Такой возьмет не только театр,
Вокзал возьмет и телеграф…»
И все же Рейгану, не скрою,
Было совсем не все равно,
Что он беседует с героем
Не только Театра и Кино.
А дальше, говорят, что Миша
Потом с ним пил на брудершафт,
Я тут по надобности вышел.
А сочинил все это
ГАФТ.
