Поздний гость | страница 16



И опали крылатые цепи;
Певень облаком сгинул рудым;
Заревые ковыльные степи
Перевил, словно ладаном, дым.
Заблистали сквозь дым златоглавы,
Выгнал звездное стадо пастух…
— Возлюбившим страдания — слава;
Возлюбившим любовь — Святодух.

1922



КАМЕННАЯ ЛЮБОВЬ

М. К.

* * *


Не кровь моя, а древняя смола,
А черный мед, до боли вздувший жилы, —
Ты лучшего напитка не пила,
В тысячелетиях такого не любила.
И кто сказал, что пройдены пути,
И кто солгал, что сердце знает сроки?
Сквозь мускулы врастают до кости
Любовные тяжелые уроки.
И нам ли знать начала и концы,
Когда вино и желчь — одно и то же,
Как свежесть губ и терпкие рубцы
На выжженной любовным зноем коже.

СЕРДЦЕ АДАМА


Да, плоть Адама из рыжей глины,
Земли и крови глубокий вздох, —
Я лягу грудью на дно долины
Молчать и слушать, как зреет мох.
В тугом наплыве прижать ладони
К прогретой солнцем живой земле
И плавить сердце в крутом разгоне
От плеч до горла и до колен.
И взмоет радость сырого гнева,
Загнется дыбом немая кость, —
И рядом ляжет покорно Ева
Вместить всей плотью любовь и злость.
Когда же к новой весне в долину
Сойдутся звери на дым жилья —
Я покажу им со смехом сына,
С таким же рыжим лицом, как я.

* * *


Что делать мне с моей тяжелой кровью,
Чью плоть еще угрюмо раздавить?
Душа моя, в страданьи и любви
Ты с каждым днем всё жестче и суровей.
Не сердца ход под выгнутым ребром —
Протяжный крик и мускулов разрывы, —
В сухой зрачок медлительно и криво
Скользит луна багровым топором.
В исходе ночь. Размеренней и глубже,
Как беглый зверь, туманами дышу, —
Ты на заре к степному шалашу
Придешь назвать меня покорно мужем.
Еще один нетронутый удел
Перепашу для горестного сева, —
И хлынет вспять, без радости и гнева,
Слепая кровь, тяжелая от дел.

* * *

Борису Бродскому


Я вырезал его из дуба,
В широкий нос продел кольцо, —
И медленно, сырой и грубый,
Он повернул ко мне лицо.
Зеленой медью и железом,
При дымном свете фитиля,
Я приковал его над срезом
Передней части корабля.
Когда же по холодным тросам
Скользнула влажная заря, —
Я приказал моим матросам
Поднять в молчаньи якоря.
И за кормой, где след широкий
Белел над шаткой глубиной,
Все измерения и сроки
Распались выгнутой волной.
В немых столетьях неизменный,
Безмолвно идол с высоты
Глядел, как брызгами и пеной
Века дробились о борты.
Но в пору бурь, когда великий
Сбор смерть трубила в черный рог, —
Гремел цепями огнеликий,
Преображенной бурей, бог.

* * *


Ты рада горькому куску
Неповторимого обмана,
Но эту жесткую тоску
Я перекладывать не стану.
Не эти плечи понесут