Жестяные игрушки | страница 84



Вот тогда я и понял, что люблю ее. Ту, которая улыбалась вот так моему отцу из-за меня, и у которой на гладких руках были маленькие светлые волоски, и от которой пахло вот так, свежесрезанными розами. Ухмылка, проскользнувшая на его лице после этих ее слов, вот-вот готова была оформиться в ответ, и мне во что бы то ни стало нужно было опередить его. И я вдруг превратился в безумца… или в отважного рыцаря. Я сорвался со своего стула, и бросился на него, и принялся колотить его куда попало, пока он не прижал меня к животу так, что я уже не мог пошевелиться, а только выкрикивал проклятия.

И другие джефферсонские семьи смотрели на меня, оторвавшись от своего серого горошка или не донесенных до рта кусков идиотской интерпретации индейки на посеребренных вилках из «Виктории». И смотрели на меня до тех пор, пока главы этих семейств вежливо не покашляли, отвлекая внимание своего генофонда от меня обратно к своему Рождественскому ужину, к своей жизни.

* * *

Я продолжал свою кампанию за мачете на протяжении следующих двух месяцев, остававшихся до моего дня рождения. Продолжал, поскольку это превратилось уже в вопрос чести. В вопрос принципа. Или я уже повзрослел и возмужал настолько, чтобы рубать местную флору настоящим, предназначенным для этого орудием (на чем настаивал я), или я оставался еще малым дитем, которому нельзя доверять орудия разрушения (на чем настаивал отец).

Итак, мы оказались ввергнуты в третью войну принципов. Первая тянулась месяц, причиной ее был складной нож «Пума», и выиграл ее я, сказав отцу, что и у Гэри Шита, и у Робби Ахмата, и у Нила Примуса — у всех у них есть такие… им их мамы подарили. Что было, конечно, стопроцентным враньем. Но чертовски эффективным стопроцентным враньем. Раз уж я пошел на него, использовав отсутствие матери как верную карту, даже несмотря на очевидность того, что наличие матери никак не сказывается на наличии складного ножа, ибо последнее лежит целиком в сфере взаимоотношений между отцом и сыном. В общем, это было вранье, на которое он не купился, но и противопоставить ему тоже ничего не смог. Ибо переживания из-за отсутствия матери я имитировал только изредка, хотя гораздо чаще испытывал на самом деле.

Вторая наша война принципов длилась три недели, разразилась она из-за духового ружья «Рюгер», и выиграл ее отец, упершись руками в кухонный стол, и заявив мне, чтобы я не утомлял его россказнями, как чьи-то там мамы подарили детям огнестрельное оружие, потому что такого никогда не было, и такого никогда не будет, чтобы женщины в этом городе по собственному почину дарили ружья сыновьям.