Я сметаю ошметки белой, синей и красной красок с тротуара в совок и ссыпаю их в урну. Красные, белые, синие. Спуск одного флага, подъем другого. Я несу совок с ошметками в «Sacre Bleu», прохожу за барную стойку и с возгласом «Вуаля» ссыпаю все эти красные, белые и синие ошметки в мусорное ведро. В ответ на мое «Вуаля» Иван презрительно фыркает, ибо в этом заведении и без моего участия произносится довольно фальшивых «Вуаля». Тем более, до открытия еще час.
Я укладываю свою стремянку на крышу фургона и присаживаюсь за один из Ивановых уличных столиков. Он выносит мне сотню баксов за намалеванный мною флаг, и мы вдвоем сидим и попиваем капучино. Французам предстоит взорвать еще шесть бомб. Это его сильно беспокоит. Будут ли насилие и антифранцузские настроения усиливаться с каждым новым взрывом? Или все сохранится на уровне граффити и яиц? Или вообще жизнь его сделается теперь легче благодаря придуманному мною австралийскому флагу, украшающему его парадную витрину?
— Не думаю, чтобы люди пошли на оскорбление Южного Креста, — говорю я ему. — Ты ведь ясно выразил свои предпочтения. Любой, кто зовет тебя сейчас сраным лягушатником, делает это разве что ради забавы. К ядерному разоружению это не имеет никакого отношения. Даже, возможно, и к движению «зеленых».
— Кстати, — спрашиваю я его, — Санта-Клаусы тебе еще не нужны? Колокольчики? Оленьи упряжки? У меня все трафареты здесь с собой, в фургоне. — Я киваю в сторону своего фургона, на боку которого красуется надпись: «КОЗИНС И Ко, УЛИЧНЫЕ ВЫВЕСКИ». Что на деле всего лишь каламбур, предполагающий высокую точность, а может, и вовсе ничего не означающий, но убеждающий людей в том, что он означает очень даже много, а не ерунду какую-нибудь, поскольку трудно представить себе, чтобы надпись на фургоне не означала ничего.
— Так ведь сентябрь еще. Подожди пока с Рождеством, — говорит он. Но я уже начинаю малевать рождественские картинки. Мне потребуются целых три недели на то, чтобы расцветить улицу этим прибыльным великолепием. Оно барочной пышностью расцветет в витринах старых австралийцев, понаехавших сюда из Европы, где ему традиционно полагается цвести барочной пышностью. Оно съежится до узкой параболической полоски святости в витринах индусов, вьетнамцев и китайцев. Само по себе оно нравится не всем. Но всем нравится прибыльность этого великолепия, так что все заказывают уж по меньшей мере параболическую полоску святости.
