— Девушка, понимаете, мне нужно заблокировать телефон. Обязательно! У меня жена телефон украла и сейчас бегает по городу, звонит любовнице!!!
Ты — дерево.
…Утром Он ворвался злой и взъерошенный. «Вставай! В городе бои». «Какие бои?» — попыталась ответить, не проснувшись, пока еще не обожгло извечным страхом. Бои. Чужаки. Полупрозрачные.
(«Чего ты боялся в детстве больше всего?» — (смущенно). — «Темноты под диваном. Что протянется рука и схватит за ногу. Или старуха вылезет — противная-противная такая, в отрепьях». — «А я — войны. Что сбросят атомную бомбу. Однажды проснулась — а небо светлое-светлое. И грохот. Это был салют, понимаешь? Я решила, что сейчас все умрут, и даже кричать не могла от страха. Что вот-вот стены расплавятся. Что мы все уже испарились. А это был салют».)
…Конечно, дерево ничего не понимало. У дерева был полдень, напоенный терпкой тревогой. Больше всего на свете ему хотелось сократиться снова в зернышко и уползти под землю. Оно ведь было старым, дерево. Оно умело чувствовать свой мир — не размышлять над ним, но знать его. И оно чувствовало, как трещит и гнется купол, как что-то стремительно и страшно меняется. Знало, что вот-вот — и грянет.
Грянуло.
Шум в чате:
— Как ты?
— Слава Богу, со своими все в порядке. Ты?
— Тоже вроде. У соседки сестра должна была — не пошла, ребенок заболел.
— Наши тоже должны были — отменили прогон.
— У Ольги — муж.
— Боже…
— Давить. Ненавижу. Всех перестрелял бы.
— Мужиков просто поубивать, а баб этих сумасшедших — пытать.
— Сам пытать будешь, да?
— Сам. Я готов.
— Ты христианин!
— А я язычник вот… я бы давил.
Дерево содрогалось. Вся площадь была заполнена железным хламом и телами. В стороне что-то грохотало. С юга усилился запах смерти. Кто-то что-то кричал в высокое и светлое небо, но где дереву было понять слова о войне, свободе и ненависти? Полупрозрачные кружились невнятным хороводом. Машины стояли полукругом и угрожающе гудели.
Дереву было плохо.
От чего душу пронзает тревога?
Ночной звонок сотового телефона.
Кривая полуулыбка — «Ты новости видела?».
Далекий гул на грани слышимости.
Смена приливов и отливов.
Ярко-зеленый и ярко-оранжевые, до зубной боли и рези в висках, ночные светофоры.
И опять был ночной разговор, почти на том же месте, только уже не под дождем, а под мокрым снегом. «С твоими все в порядке? — А есть разница — свои или чужие? — Как ни гнусно — есть. С тобой все в порядке? — А это важно?»
Снег падает крупными хлопьями. Не кружатся — просто тяжело налипают на черные сгнившие листья под ногами, на асфальт, на куртку.
