— Может, тебе надо ко мне перебраться? — неуверенно предложила она.
— А… а Вера как же?
— Кто это — Вера?
— Ну, Вера…
— Ах, Вера, — Лиза не сразу поняла, что отец имеет в виду ее. — Скажи-ка мне, ты ее любишь ли?
— Не знаю. Я сейчас никого любить не могу. Даже тебя. Пустой совсем. Как рваная сумка. Пойдем домой.
— Прости, пап. Я поеду. У меня… экзамен завтра, — соврала она, испугавшись сказать про Димку. Не знает он — и не надо. Чтобы и она не узнала. Почему ей не хотелось, чтобы она узнала. И еще ясно было до боли — не будет он детей искать. Пить будет. Тосковать. Может, даже не выдержит. Уйдет навсегда. Но никогда и шагу не сделает, чтобы найти мальчишек. Значит, ей придется самой. Лиза поймала угол платка, выбившийся из-под воротника куртки, туже затолкала его внутрь, съежилась от порыва налетевшего декабрьского ветра.
— Прости, пап, — повторила она. — Поеду я. Я позвоню, ладно?
Отец ей не ответил. Отвернулся и пошел прочь, к дому. А она с трудом сдерживала слезы, глядя в его сгорбленную спину. Прости, папка, не думай, что я всех бросила. Я никого не брошу. Но я должна тебя обманывать. Не знаю, почему. Но должна.
Слезы пришли в электричке. В вагоне было почти пусто. Ей безумно хотелось вернуться назад, но она крепче стискивала зубы.
— Девушка, вам плохо? — спросил ее белозубый кавказец, сидевший напротив.
Она покачала головой и попробовала улыбнуться. Должно быть, улыбка получилась страшноватой — кавказец аж дернулся и отвернулся. Больше не задавал вопросов. Не приставал.
До дому она добралась раньше Димки. Разделась, повесила куртку. Прошла на кухню. Машинально открыла холодильник. Вытащила котлеты, холодное пюре. Поставила духовку на малый ход, сунула туда сковородку и кастрюлю с пюре и ушла в комнату. Легла, отвернулась к стене. Почти задремала: и даже увидела сон. Словно она стояла над лесным озером и смотрела в него — а в озере отражалась чужое страшное лицо, заросшее жестким черным волосом. Звериная морда. Она попыталась сказать что-нибудь — из горла вырвалось утробное рычание: лапа скребнула когтями по зеркальной глади, — но нет, это была не гладь, а холодная стенка в обоях. Резкий звонок в дверь — вот отчего она проснулась. Димка, бедный, видно уже давно трезвонил — звонки были длинные, требовательные. Она с трудом поднялась, открыла, Димка вошел, и в коридоре сразу стало тесно.
— Слушай, у тебя чего-то горит, — сказал он тревожно нюхая. — Ты здорова? Что с тобой? — он прошел на кухню, заглянул в духовку. — Слава Богу, котлеты в порядке. Пюре немного… Лиза, что ты? Что случилось?
