— «На демонстрации были?» — написал Корнеев.
Тот прочитал и, не поднимая глаз, покачал головой. Потом показал на Агриппину Семеновну, пояснил:
— Она к вам велела собираться.
О чем спросить гостя еще, Федор Андреевич не знал. Он встал, включил репродуктор. В комнату хлынули песни, раскаты оркестров — транслировали парад с Красной площади. В комнате сразу стало весело, празднично.
— Степан, носи!
Маленький человечек вздрогнул, послушно вскочил. Он бесшумно скользил по комнате, принимая от Агриппины Семеновны тарелки, ножи, вилки, и только когда в его руках оказывалась бутылка с вином или водкой, робкие водянистые глаза его на минуту оживлялись, в них появлялось что-то осмысленное.
Воложские задерживались. Корнеев порывался уже сбегать за ними, когда они, наконец, пришли.
Мария Михайловна поцеловалась с Полей и, придерживая пенсне, залюбовалась ею:
— Вы еще красивее, Поленька, стали!
— А ты на него полюбуйся, — добродушно гудел Воложский, показывая на Корнеева. — А? Орел!
Теперь на минуту в центре внимания оказался Корнеев. В синем костюме, заметно посвежевший, он смущенно посмеивался и тянул Воложского к столу. На него и на Полину в самом деле любо было посмотреть: оба молодые, красивые, они очень подходили друг другу и даже чем-то неуловимым были похожи — может быть, своей молодостью.
— Знакомьтесь: мои тетя и дядя, — представила Поля.
И без того красное лицо Агриппины Семеновны от общего внимания побагровело; она поочередно подала обеим Воложским сложенную лодочкой руку и, к удовольствию Федора Андреевича, промолчала, часто кланяясь. Здороваясь с ней, Константин Владимирович с веселым изумлением посмотрел на эту гору живого мяса, обвернутого в яркую желтую материю, галантно поклонился. Затем он любезно потряс руку Степану Павловичу; тот косился на свою притихшую супругу, конфузился.
— К столу, к столу! — распорядилась Полина, стараясь шутками разрядить обычную неловкость первых минут, в этот раз еще более затяжных, так как компания собралась слишком разная. Полина хорошо понимала это, но не огорчалась: посидят, выпьют, разговорятся.
Константин Владимирович пригладил белые пушистые волосы, подошел к столу, восхищенно шлепнул ладонями:
— Тысяча и одна ночь! Манюня, садись рядом, удерживай меня!
— Мария Михайловна, тетя! — хлопотала Полина.
Звякнули ножи, вилки. Федор Андреевич разлил вино и развел руками.
— Выручу, — понял Воложский.
Он поднялся с рюмкой в руке, плотный, седоусый, привлекательный той редкой свежестью, которая сопутствует иным старым людям до последнего дня.
