Поезд нехотя поволокся, дрожа и лязгая, натужно разогнался, вошел во вкус. Темень неслась за окном, снег, снег, снег, станционные фонари под спудом коробчатых руин, сирые огоньки на границе голых пространств — только глядя туда, можно было окоченеть. Олег не глядел: медитируя по-своему, он малевал в блокноте абстракции и думал о том же, о чем думал всегда, когда ощущал неуют и неуверенность, — о жене, сыне, дочери, доме. Олег был убежденным и искренним консерватором, безусловным адептом только и исключительно традиционных ценностей. Уснул он в самом замечательном расположении духа.
Черт… Господи… Он стоял и смотрел на ЭТО, стоял и смотрел, стоял… — а потом его повело, он рефлекторно выставил руку, рука больно ударила во что-то железное, отдернулась, опять ударилась — кистью, потом локтем… он судорожно хлопал глазами в кромешном мраке и раз за разом садил правой снизу в крышку вагонного столика — костяшки были разбиты об его кронштейн… Купе колыхалось и мягко погромыхивало, покряхтывало в темноте какими-то сочленениями… Олег лежал на спине мокрый как мышь, с лупящим в грудину сердцем. Опять…
В Питере он первым делом купил (мысленно извинившись перед Тайкой) сигарет: дома он не курил никогда, вообще курил очень, очень редко — но после этой ночки и этого сна никак не мог окончательно прийти в себя… Здесь стоял такой же мороз плюс, в отличие от Москвы, многократно усугубляющая холод влажность. Как они живут при такой влажности?… Небо из серых шлакоблоков, грязные сугробы, облупленные дома, жуткие подворотни — Олег не любил этого депрессивного города.
Женщина, узнавшая на фотографии собственного мужа, обитала в маленькой квартирке в Басковом переулке. Ольга, под сорок, выглядит не слишком. Муж — некто Эдуард Снежкин. Где? Она не знает. Она надеялась, это вы поможете его найти. То есть? В позапрошлом году ушел от нее — и ни ответа ни привета. В милицию заявляли? Да чего заявлять — они и расписаны-то не были, а уйти он мог куда и к кому угодно — у него друзей-алкашей и девок-наркоманок… И вообще это в его стиле — выйти за сигаретами и вернуться через два месяца обдолбанным до невменяемости откуда-нибудь из Гоа. Чем он занимался-то, где работал? Работал? Ха-ха. Он никогда не работал. Он свободный художник. Гений во всех областях искусства одновременно (тихое отчаянье).
В этой бедной кухне с видом на непременный двор-колодец, рядом с этой неряшливой, плюнувшей на себя женщиной, слушая очередную из бесконечного ряда историй обыденного бытового свинства, Олег испытывал чувство, постоянно сопровождавшее его в рабочих разъездах «по регионам»: на фоне навязываемой самому себе «милости к падшим» — упрямое непонимание покорно-равнодушного всеприятия людей, их тотальной безнадежной апатии…
