Итак, этот принц, генерал, преподаватель, путешественник, король и, наконец, человек, которого несчастья и удачи должны были столь многому научить, но так ничему и не научили, — этот человек вздумал помешать г-ну Одилону Барро давать реформистские банкеты; он стал упорствовать в своем решении, не подозревая, что это объявление войны принципу, а всякий принцип идет сверху и, следовательно, сильнее того, что идет снизу, подобно тому как всякий ангел должен сразить человека, с которым он сражается, будь этим человеком хоть Иаков; ангел поверг Иакова, принцип поверг человека: Луи Филипп был повергнут вместе с двумя поколениями принцев — своими сыновьями и внуками.
Разве не сказано в Писании: «Грехи отцов падут на головы детей их до третьего и четвертого колена»?
Это дело подняло во Франции такой шум, что на время были забыты и «Парижские тайны», и «Главная исповедь», и «Мопра», и «Монте-Кристо», и «Шевалье де Мезон-Руж», и «Женская война», и даже — мы вынуждены это признать — их авторы.
Нет, умы были заняты Ламартином, Ледрю-Ролленом, Кавеньяком и принцем Луи Наполеоном.
Однако, едва шум понемногу улегся, сразу стало заметно, что произведения этих господ значительно менее интересны, нежели книги г-на Эжена Сю, г-на Фредерика Сулье, г-жи Жорж Санд и даже вашего покорного слуги (я из скромности ставлю себя после всех); настало время признать, что их проза, за исключением Ламартина, — по месту и почет! — ни в какое сравнение не идет с языком «Парижских тайн», «Главной исповеди», «Мопра», «Монте-Кристо», «Шевалье де Мезон-Ружа» и «Женской войны»; тогда г-на де Ламартина, воплощавшего мудрость нации, пригласили писать любую прозу, лишь бы она не была связана с политикой, а другим господам, в том числе и мне, предложили заняться литературной прозой.
Мы немедленно взялись за дело; смею уверить, что нам не нужно было повторять это приглашение дважды.
И тогда снова в газетах появились романы-фельетоны, а передовицы исчезли, и снова заговорили, не находя отклика у слушателей, те же ораторы, что и до революции, и после революции: они будут говорить всегда.
Среди всех этих болтунов был один, который не говорил или, по крайней мере, почти не говорил.
За это ему были признательны: его приветствовали, когда он проходил мимо с шарфом народного представителя.
Однажды он поднялся на трибуну… Бог мой! Хотел бы я назвать этого человека, да забыл его имя.
Однажды он поднялся на трибуну… Надобно сообщить вам следующее: члены Палаты были в тот день в весьма дурном расположении духа.
