Занялась заря, в точности такая же, как та первая заря там, в моей спальне. Отекшие ноги покалывало, кожа покрылась испариной, а во рту был все тот же вкус пепла.
Я спрыгнула с грузовика, не взглянув на этого человека. Я отошла уже далеко, когда, не оборачиваясь, крикнула ему:
— Да, мне кажется, осел был прав. Мне кажется, всем нам следовало бы снова лечь спать и заснуть прежним глубоким сном, чтобы никакая атомная бомба не могла нас разбудить. Да, да, в глубине души именно так я и думаю, именно так.
* * *
И Мусса сказал:
— Грузовик проснулся. А тем более должен был проснуться и я.
Он стоял под полуденным солнцем на груде раскаленных и еще дымящихся металлических обломков, скрестив на груди руки и опустив голову, стоял лицом к толпе, приоткрыв рот, как собака в стойке. Щеки его были обожжены, синий комбинезон местами обгорел, фуражка была надвинута на единственный здоровый глаз — другой превратился в огромный черный волдырь. Вокруг Муссы собрались крестьяне, двое или трое из них прыснули со смеху, и через минуту все они уже хохотали так громко, что те, кто работал далеко в поле и не слышал, как взорвалась машина, побросали теперь свои орудия и побежали туда, откуда доносился этот смех.
Но тут Мусса снял с головы фуражку, и все разом смолкли. На лбу у него зияла огромная рана, из которой капля по капле сочилась кровь. Наверное, при виде крови и оцепенела толпа, а быть может, Муссе это только показалось, ведь он не оглядывался назад. А за спиной у него весь в черных ожогах и кровавых ранах внезапно поднялся лев. Двое или трое крестьян, которые спешили сюда, привлеченные смехом, и уже бежали по склону оврага, пригнулись к земле, да так и застыли в неподвижности, держа по камню в руке.
И Мусса заговорил:
— Грузовик проснулся. Тут я понял, что должно произойти, и сказал льву: «Кабина достаточно просторна, полезай в нее и попробуй сдвинуть грузовик с места». Не знаю, что он такое сказал машине, только она сразу поехала. Мы едва успели догнать ее, он вскочил на прицеп, я сел за руль — ведь машина окончательно проснулась и неслась вперед, словно дикая лошадь. Но и через сто лет я не скажу, как, где и когда мы ехали. Помню только, что я вцепился обеими руками в руль, а грузовик устремился к реке, словно паря в воздухе.
Мусса нахлобучил свою фуражку, тотчас же снял ее и осторожно отер усы. Потом он опять надел фуражку, два-три раза повернул ее на голове, как нарезную пробку. Когда же он прикрыл козырьком сбой здоровый глаз, толпа всколыхнулась, послышался шепот, шорох катящихся из-под ног камней. На склоне холма уже не было тех нескольких крестьян, что бежали сюда, след их и тот простыл, лишь аккуратно лежали на том самом месте камни, которые они держали тогда в руке.
