И вообще, какое мне до всего этого дело! Я пожал плечами, вышел на свет и, засунув руки в карманы брюк, продефилировал обратно к двери. Кажется, я даже что-то насвистывал себе под нос — «Одинокое воскресенье» или «Будь молодцом, Джонни». На пороге я бросил последний взгляд в комнату. Папины ступни молотили по матрацу, и иногда выглядывала даже Мамина нога, двигавшаяся не так ритмично. А на заднем плане в благоговении застыли гномы, словно прислушиваясь не то к молитве, не то к какому-то гимну. Никто из них и не думал прятаться.
Вернувшись к себе, я еще некоторое время потренировался в подскоках, но уже без всякого энтузиазма. Издалека звуки, издаваемые Папой и Мамой, напоминали крики первобытных животных в древнем лесу. Потом наступила тишина. Через какое-то время вернулись мои собратья, причем не в колонне, а по двое, по трое, одни помалкивали, другие, наоборот, болтали без умолку. Я давно уже не подскакивал, а прислушивался к тому, что говорили вначале Старый Дырявый Нос, Старый Лазурик и Новый Злюка — все трое одновременно, так что не разобрать, а потом Кобальд и Серый Зепп. Кобальд, который распалился сверх всякой меры, схватил меня за воротник и, почти прижав свой нос к моему уху, все очень подробно объяснил. Я не понял ни слова. Серый Зепп ничего не сказал, только энергично два-три раза кивнул головой.
Потом мы еще немного поборолись. Кобальд, самый сильный из нас, укладывал на лопатки одного гнома за другим. Меня тоже. Но когда Красный Зепп — надо же, Красный Зепп! — тоже попытался справиться со мной, это вывело меня из себя. Я почти сразу же повалил его, прижал к полу и держал, пока он, обхватив мою шею и болтая в воздухе ногами, не попросил пощады.
Вечером пришли домой Ути и Нана. Они вернулись от Бабушки и Дедушки и, перед тем как лечь спать, еще немного поиграли с нами. На этот раз понос был как будто у меня; Нана хохотала до изнеможения, Ути икал от смеха — а я чувствовал себя так же паршиво, как в прошлый раз Зеленый Зепп.
Столовая возле Папи-Маминой комнаты была для нас не особенно интересна. Она располагалась в южной части дома, напротив кухни, и ее дверь, как и дверь кухни, всегда стояла настежь. Вскоре путь через столовую стал для нас самым коротким, если мы хотели попасть в гостиную и боялись идти мимо собаки, которая лежала в засаде на своем грязном матрасе между входной дверью и гостиной. Дело в том, что в одной стене столовой была дыра, прямо ворота, долгое время я даже не догадывался, что ее можно загородить раздвижной дверью. (Это случилось позднее, через несколько лет, когда Нана, превратившись в долговязую неуклюжую девушку, стала спать в столовой, а не как раньше, в одной комнате с Ути.) Во всяком случае, особых причин задерживаться в столовой не было, и наша колонна маршировала кратчайшим путем в гостиную, не глядя по сторонам и распевая «Хай-хо» или «Гномы рано поутру». Просто гостиная была намного интереснее. Там стояли полки с картинками, наглядно объяснявшими, как работает человеческий мозг или паровая машина, граммофон, из которого звучал Бетховен, да так громко, что я закрывал глаза и обеими руками на всякий случай придерживал бороду, хоть она и не покрашена, а еще на низком столике — вудуистская кукла, вся утыканная иголками. Аквариум. Птичья клетка с двумя волнистыми попугаями, а позднее — с одиноким зеленым вдовцом. Китайские фарфоровые Будды. В эркере, вдали — спина Папы, который сидел за своей пишущей машинкой, не имея ни малейшего представления о жизни гномов, и все-таки внушал нам опасения.
