Глава седьмая
Китайгородская
– Когда выходит Месяц из-за туч, он озаряет светом мою душу.
Феодосия обернулась, радостно прижмурив глаза.
Олексей стоял в новом кафтане и шапке, заложив руки за алый шелковый кушак, под который ввергнуты были новые ножны и пищаль, и на лице его ходил в нетерпении вопрос: «Ну что? Сразил твое воображение?»
Кафтан Олексея, кажись, был сметан швецом, мастерившим, главным образом, лоскутные одеяла, а кафтаны ладились лишь изредка – для души и самоутверждения, могу, мол! Верх кафтана изо всех сил делал вид, что сшит из дорогого матерьяла с вытканным узором, хотя прекрасно знал, что является хлопковой китайкой, затейливый восточный орнамент коей неприкрыто набивного происхождения. Ну а испод даже и не скрывал, что его простеганная с серой ватой ядовито-желтая нанка получила свой неправдоподобно яркий цвет исключительно в угоду покупателям. Феодосия сразу увидела все это, но решила сделать Олексею приятное.
– Ах, королевич какой! Тебя в сем кафтане за воеводу, небось, принимают? – воскликнула она.
– Нет пока, – польщенно ответил Олешка. – А что, похож?
– А то… – заверила Феодосия. – Вирши сам сплел?
– Сам, – признался Олексей и пустил тяжелый вздох, должный разъяснить, какое то было нелегкое дело. И все ради нее, Феодосии.
– А далее прочти?
– Еще?! И с этим-то полночи маялся.
Они дружно рассмеялись и тут же, словно вспомнив про самое главное, хором вопросили, ухватив друг друга за рукава:
– Как ты на новом месте?
И опять засмеялись, теперь эдакому совпадению.
– Понимаем друг друга без словес, – приятно сказала Феодосия.
Она имела в виду товарищескую дружбу, но для Олексея сие замечание стало еще одной серебряной монеткой, кою подхватил он и с упованием опустил в сундучок-копилку. Есть такие, с прорезью для денег и замком, должным подтверждать надежность хранения. Олексеев сундучок уже наполовину был заполнен серебряными монетами, при потряхивании издающими звон Феодосьиных посулов.
– Знаешь, Олеша, кажется, что вспоминать буду эту осень, как самую счастливую в моем житии, – сказала Феодосия, глядя в глаза Олексею.
И в копилку упал золотой кружок.
Феодосия имела в виду свои занятия в монастыре, но Олексей и предположить не мог, что затверживать статьи про зубчатые колеса вызывает такие приливы радости, а потому отнес сии слова на свой счет. Сияя, он сжал локоть Феодосии и дал волю бурлящему чувству, крикнув проходившей мимо бабуле:
– Мамаша, позри, какой красивый монах!
