Положа руку на сердце — будь это письмо адресовано мне, я бы отступил… Он ринулся в бой и вот с помощью товарищей — писателей, общественных деятелей, комсомольских работников — решил успешно не только нравственно, но и юридически сложнейшее дело.
«Сегодня один из самых хороших дней в моей жизни… Думаю о Вас…»
И я, не отрываясь от желтого размытого пятна в осенней ночи, тоже думаю о нем.
Вот уже около двух лет сосед мой и его пятнадцатилетняя внучка переписываются с молодым заключенным пермской тюрьмы, с матерью его, даже с теми, кто был недавно его жертвами. Письма эти я читаю как живую документальную повесть о юноше, который тяжело оступился, раздевал с финкой на большой дороге и нашел силы стать в тюрьме настоящим человеком: полюбил книги (их посылает ему Веселов), начал изучать английский язык, понимать музыку, поверил в доброту и благородство, в будущее.
Я заметил уже: чем сложнее человеческая судьба, которая открывается Веселову на одном из ее «крутых поворотов», тем больший подъем духа рождает в нем сама трудность борьбы за нее. И это не стремление к «высокому сопротивлению материала», свойственное большим художникам и педагогам, а что-то более человечное, простое…
Однажды, по пути с дачи в Москву, вышел он в Лосиноостровской, потому что услышал в поезде, что один человек на этой станции очутился в большой беде. И он нашел, не без труда, конечно, этого незнакомого ему человека, но тот из гордости или по замкнутости характера, из нежелания «раскрыться» от помощи отказался. Кузьма Авдеевич перед тем, как уйти, написал на листке:
«Поселок „Заветы Ильича“, улица Коминтерна, дача № 117, Веселов».
«Мало ли что может случиться! Сохраните…»
Через несколько дней постучалась к нему с этим листком пожилая женщина: нужен был ей умный, добрый совет.
Засыпая, улыбаюсь: «Разбудите! Экстренное сообщение…» А что? Ведь и в самом деле это экстренное сообщение, если еще один человек на земле счастлив. И ради него стоит будить ночью соседей.
Большой современный писатель мечтал о той высшей степени лаконизма, когда сложную человеческую жизнь можно «втиснуть» в один абзац.
Мне хотелось бы сжать до абзаца биографию моего героя, и не только потому, что в очерке это обыкновенно самый унылый раздел, — сжать, чтобы лучше понять, чтобы отчетливее выступило то «вяжущее», что делает большую жизнь цельной.
Самое удивительное в его биографии заключается, я думаю, в ее емкости, почти неправдоподобной; одна человеческая жизнь вбирает колоссальную эпоху в истории человечества — больше, чем это «удавалось» раньше нескольким поколениям. От конок до космических кораблей. От бомб народовольцев до освободительных пожаров над континентами планеты.
