Мы веселились. Шлялись где хотели. На нас смотрели как на отщепенцев. Англия конца пятидесятых напоминала шведский фильм. Мрачнее не придумаешь. Занятно, до чего быстро все переменилось. Но в то время главное было не гнать волну. Ходить в костюме с галстуком. На улице на нас таращились. А нам нравилось. Мы нарочно их шокировали. Мы не желали жить их дерьмовой жизнью. Мы хотели заработать бабла и трахать девчонок. Я их просто не понимал, всех этих прилизанных клерков, мечтавших о такой же правильной и размеренной жизни, как у их родителей. Я не понимал, как можно тратить на это молодость. Для меня отщепенцами были они. Молодые старики. Такие молодые и уже такие до мозга костей англичане. Их представления о будущем были какие-то пыльные.
Пол редко с нами куда-нибудь выбирался. Мать у него умерла от рака, и он старался побольше сидеть дома, с отцом. Вообще-то я даже радовался тому, что он не видел, как я напивался и буянил. А минуты творчества — мы словно крали их у суеты. Мы много времени проводили вместе. И вскоре начали сочинять собственные песни. И не только песни! Помню одну театральную пьесу. Историю мужика, который принимал себя за Иисуса. Ишь ты, значит, это уже тогда шевелилось у меня в голове. Вообще во всем, что касалось Пола, было нечто безумное. Мы с ним идеально дополняли друг друга. Странно было наблюдать, как рождается это равновесие. Мы появились на свет равными. Именно это и было самым ценным в нашем сотрудничестве. Мы помогали друг другу, дополняли друг друга, но ни один не оказывал на другого влияния. Если прослушать все песни «Битлз», то нетрудно заметить, насколько каждый из нас сохранил в неприкосновенности собственную территорию. На протяжении десятилетия мы перемешивались, но никогда не подавляли друг друга. Я думаю, своим успехом мы обязаны как раз этой странной алхимии между независимостью и единством. Мы решили, что станем новым тандемом модных композиторов, вроде Роджерса и Хаммерстейна. А все наши композиции будем подписывать «Леннон — Маккартни». Пол хотел, чтобы мы выбрали вариант «Маккартни — Леннон», но это хуже звучит. А потом, я был сильнее. Попробуй он поспорить, я бы ему просто морду набил.
Мими не нравилось, что моим основным занятием становится музыка. К счастью, она полюбила Пола. В отличие от Джорджа, который раздражал ее своим простонародным выговором. Играть в доме она нам не разрешала, так что мы устраивались на веранде. И правильно, там акустика была лучше. А у меня в комнате мы слушали пластинки. Разбирали каждую песню. Я вспоминаю об этом с умилением. И повторяю себе, что то был славный период в моей жизни. Особенно если учесть, что отношения между матерью и теткой наконец-то более или менее пришли в норму. По мере того как я рос, у них оставалось все меньше поводов ссориться из-за меня. Да и мать стала вести себя гораздо разумнее. Ей исполнилось сорок четыре. Она занималась воспитанием дочерей. Я хорошо помню дни, предшествовавшие трагедии. Сегодня я понимаю, что в самом спокойствии последних часов было что-то тревожное. Да, мы наконец-то могли быть счастливы. И тогда на нас свалилось горе. Горе и страдание — вот вечный рефрен моей жизни, мой истинный шлягер. И даже сегодня, когда мне ничего не грозит, и дня не проходит, чтобы я не почувствовал, как на меня наползает тень той давней трагедии.
