Из глубины класса на все это благосклонно смотрела Таисия Николаевна, и победная улыбка страшновато ползала по ее разрумяненному лицу.
Скоро все мы, слегка помятые санитарным кордоном, заняли свои места. Точнее, почти все. Тимку уличили в том, что у него грязные руки и уши, и отправили все это отмывать, а поскольку в наших классных избах для этого не было никаких приспособлений, он и умотал вразвалочку обратно домой, вызывая жгучую зависть и открывая нам обалденные перспективы.
— В каждом человеке и даже у таких хулиганов, как вы, — назидательно взвизгивала Таисия Николаевна, подводя первые итоги своих новаций, — все должно быть прекрасно и безупречно чисто: и руки, и мысли, и уши…
Наши одноклассницы, приставленные стражами к прекрасному, сияли таким необыкновенным счастьем, что даже смотреть на них было неприлично, и мы себе позволяли только подсматривать за ними.
Несмотря на то что первый урок в нашем пятом теперь начинался с существенным опозданием, остальные учителя некоторое время полностью поддерживали наших стервенеющих на гигиене и порядке командирш, грозя все более многочисленным нарушителям снижением оценок за четверть и другими очень отдаленными карами. Но с каждым днем носителей грязных рук и ушей становилось все больше, и в конце концов на первых уроках порядок и гигиена стали идеальными: ни шума, ни гама, ни самих пятиклассников — только шесть восторженных идиоток, сияющих счастьем и преданностью.
Наверное, к этому времени учителя перестали полагать, что в каждом из нас так уж непременно все должно быть прекрасно, и бушующим стражницам запретили отсылать нас на отмывание рук и ушей. Теперь за такие преступления нас по жалобам санпропускниц просто заставляли стоять стоймя урок напролет, возвращая за парту только на время письменной работы. Правда, это делали лишь самые правильные учителя, а другие — нормальные — выслушивали жалобы, советовали обратиться с этим вопросом к классному руководителю и начинали урок. Злобные санитарки поджимали губы и жаловались Таисии Николаевне уже не только на нас, но и на неправильных учителей, а сами с еще большим остервенением записывали в специальные тетрадки любые наши нарушения порядка и чистоты. Не помогали ни подзатыльники, ни разбросанные из портфелей учебники — никакие традиционные и специально придуманные способы болезненного (и весьма болезненного) воздействия. Все это превращалось в очередные записи нарушений, а затем появлялось в наших дневниках двойками и колами по пению и поведению и грозными посланиями родителям.
