— Шарль Ванель, — подсказал кто-то.
— А, да, — пискнул другой. — «Плата за страх».
— Никогда, — продолжал Бодич, — никогда Ванель не увидит, что творят его фильмы — не говоря о телешоу. Разве это справедливо? Он, может, умер в бреду абсента и героина, замученный собственным талантом, которому не нашлось применения, напевая слезливый дуэт с Ласточкой. Бульвар Монмартр? Приторный сиропчик. — Он раздавил подошвой свою сигарету. — Артисты страдают. А что оправдывает тебя? Не в том дело. Дело — культурно выражаясь… копни поглубже. Вот в чем дело. Тот, кто крадет роль, — мошенник. Нет вопросов. Если ты любишь достаточно сильно, Орешек, ты рождаешь правду. Вот какое дело. Вот что такое секс в нашей штаб-квартире. Никакого распутства. Только ради правды.
Он снова склонился надо мной. Багровые складки у него на шее блестели от пота.
— Окружной прокурор говорит: если ты признаешь насилие и убийство второй степени, мы не станем выставлять предумышленного с подготовкой орудия убийства, назовем это убийством по неосторожности. Сам я против. — Он философски пожал плечами. — Ты, должно быть, за. Отсутствие предварительного умысла и оружия — следовательно, отсутствие летальной инъекции. От двадцати пяти до пожизненного. Ко времени, когда ты выйдешь, твои пристрастия уже не будут ни для кого проблемой.
Улыбка его прочно покоилась на нижней челюсти, как лохань на скамье.
Я только смотрел на него. Неужели такое когда-нибудь с кем-нибудь случается наяву?
— Нет? — спросил Бодич. — Ничего не скажем? Напрасно ты отказался от адвоката. — Он зубами вытянул сигарету из пачки. — Дайте кто-нибудь спичку!
Кто-то дал ему спичку. Бодич затянулся.
— Нет, ни слова?
Он шумно выдохнул дым и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:
— Позвоните медэксперту, кто там дежурит. Скажите, пусть встречает нас внизу.
Ее загорелая кожа блестела на зимнем солнце. Неровно вздернутая верхняя губа открывала резец и мраморную десну цвета перележавшей ветчины. Во всем помещении блестела только сережка — вставленная в нежную мочку уха гранатовая бусина с тончайшей золотой оправой. Вторая сережка, как сказал мне Бодич, относилась к уликам.
— Мы нашли ее раздавленной и вдавленной в коврик у двери.
Он стоял, засунув руки в карманы так, что смялись борта пиджака. На груди пиджак оттопырился, открыв коричневую полоску наплечной кобуры.
— Тот, кто ее убил, тот ее и растоптал.
Так вот почему они отобрали мои ботинки. Бодич указал копчиком шариковой ручки и причмокнул губами:
