Итак, Белорусский гусарский полк — белорусцы, как называли его чинов.
Он был сформирован недавно, в мае 1803 года, на основе восьми эскадронов, отчисленных от славных Александрийского, Елисаветградского, Ольвиопольского и Павлоградского гусарских полков — по два эскадрона от каждого. По сформировании и до перемены обмундирования в конце 1809 года Белорусскому полку были присвоены синий ментик и синий доломан с красными воротником и обшлагами, с белыми шнурами и пуговицами; чакчиры у всех гусарских полков в то время были белыми. Впрочем, именно белыми брандебурги>{36} были только у солдат, а гусарские офицеры носили серебряное или золотое шитье — солдаты, соответственно, желтые шнуры. Отметим, что за свое царствование Александр I дважды подписывал указы, разрешая офицерам «в целях экономии» носить на повседневном обмундировании не серебряные, а гарусные «снуры» — причем второй указ был подписан в конце 1812 года, во время Отечественной войны! — однако понимания это не нашло, и мало кто из гусар воспользовался такой «милостью»… В 1809 году Белорусский полк несколько изменил свое обмундирование: чакчиры были определены синие, а ментик — красный; но это произошло уже после Дениса.
Очевидно, произошедшее с ним было несколько смягчено и тем, что шефом>{37} Белорусского гусарского полка был генерал-майор граф Павел Васильевич Голенищев-Кутузов — недавний командир кавалергардов. Хотя между командиром и субалтерн-офицерами>{38} была дистанция огромного размера, но по тому, что до известного происшествия служба Давыдова в кавалергардах протекала успешно, думается, что граф к нему благоволил.
Полковым командиром в Белорусском полку был полковник Яков Федорович Ставицкий, который в конце 1807 года станет генерал-майором и заменит графа Голенищева-Кутузова в должности шефа.
О тогдашних настроениях Дениса приходится судить по строкам из его автобиографии:
«В 1804 году судьба, управляющая людьми, или люди, направляющие ее ударами, принудили повесу нашего выйти в Белорусский гусарский полк, расположенный тогда в Киевской губернии, в окрестностях Звенигородки. Молодой гусарский ротмистр закрутил усы, покачнул кивер на ухо, затянулся, натянулся и пустился плясать мазурку до упаду.
В это бешеное время он писал стихи своей красавице, которая их не понимала, потому что была полька, и сочинил известный призыв на пунш Бурцову… который читать не мог от того, что сам писал мыслете>{39}»[80].
В общем, все кажется легко и просто: «бешеное время». Давыдов облачился в гусарский мундир, отпустил те самые легендарные свои усы, которые были воспеты во многих его и не его стихотворениях: «мой ус, краса природы, чернобурый в завитках», и тогда, очевидно, пристрастился к трубке — в то время курили офицеры только легкой кавалерии. Но довольно скоро, чему способствовала обстановка, курить стали офицеры во всех полках. Как объясняет французский автор: «Война особенно способствует привычке курить, тем более если театром ея бывают стороны холодные и влажные… легче найти табак, нежели хлеб, о котором солдат серьезно подумывает в походе. В армии пример увлекает, кроме того, надо курить потому, что:
