После собрания Робин вернулась домой. Она пришла поздно, но умилостивила свою квартирную хозяйку, извинившись и объяснив, в чем дело. Потом взяла со столика в прихожей письма, прошла к себе и зажгла газовый рожок.
Дом принадлежал двум сестрам, старым девам. Старшая мисс Тернер держала на заднем дворе целый птичник волнистых попугайчиков; младшая увлекалась оккультизмом. Но ни вечерние спиритические сеансы, ни птичий гомон по утрам не мешали Робин испытывать удовольствие от мысли, что у нее есть собственная комната. В этой комнате ей нравилось все — от громоздкой мебели красного дерева до выцветших обоев на стенах. Она прикрывала аляповатую репродукцию «Света Мира»[3] шалью и убирала эту шаль по четвергам, когда младшая мисс Тернер устраивала уборку.
Добравшись до комнаты, она сняла пальто и рухнула на кровать. Робин не успела поужинать и умирала с голоду. Она пошарила в тумбочке и нашла жестяную банку с печеньем. Первое письмо было от Майи. Прочитав его, Робин едва не поперхнулась. «Бриллиант в моем обручальном кольце такой величины, что это просто вульгарно, — писала Майя. — Тетушка Марджери изо всех сил пытается казаться великодушной, но с трудом скрывает зависть». Далее описывались автомобиль, дом и магазин жениха. О любви не говорилось ни слова: романтики в Майе было еще меньше, чем в Робин. Только она считала брак средством экономического освобождения, а не экономического закабаления.
— Что ж, совет вам и любовь, — вслух сказала Робин и отложила письмо в сторону.
Она пробежала глазами второе письмо и перестала улыбаться. Нет, плохих вестей не было, но отец явно осуждал ее. Разочарование отца, вызванное ее отказом ехать в Гиртон, было болезненным, но предсказуемым. А вот осуждение выбранного ею образа жизни застало Робин врасплох. Она ждала, что Ричард и Дейзи поймут ее стремление к материальной независимости; в конце концов, родители поддерживали право женщин на труд и равную с мужчинами плату за него. «Ты даром растрачиваешь свои таланты», — сказал ей отец на Рождество, и Робин почувствовала гнев и обиду. Казалось, ее понимал только Хью. Милый Хью…
Облизав палец, Робин начала собирать крошки печенья и вспомнила, как прошлой осенью приехала в Лондон. Она не имела представления, куда идти. В Лондоне у Саммерхейсов было много друзей — Мерлин, Персия, прежние соседи и знакомые, — но обратиться к ним за помощью означало бы признать свое поражение. Робин нашла маленькую гостиницу и остановилась в ней на ночь. Номер стоил дорого, поэтому утром она его оставила и отправилась искать работу и жилье. Ей предложили место в канцелярии страховой компании; работа была очень скучная, но позволяла снять комнату. Робин, мечтавшая о другом, сказала себе, что это всего лишь на время. Она быстро поняла, что знание латыни и греческого пригодится ей куда меньше, чем стенография и умение печатать на машинке.
