Он приходил редко, усталый и злой. Всё искал работу и не находил её. Он стал много пить. А как напьётся, становится бледный-бледный и всё молчит.
Мать часто грустно пела:
Потихесеньку, помалесеньку,
мої дітки, йдіть…
Спить п’яниця в рубленій коморі,
глядіть його та не розбудіть…
И дальше:
Ой п’яниця та не робітниця,
день і нічку п’є,
а як прийде із корчми додому,
мене, молодую, б’є…
Пьяный отец хрипло, тяжко и прерывисто дышит на постели, а голос матери жалобной чайкой бьётся в бедной и печальной хате и дрожит слезами:
Спить п’яниця в рубленій коморі,
глядіть його та не розбудіть…
Особенно я любил, когда мать пела:
Місяць з хмари виглядає, світить у хатину…
А там жінка молодая колише дитину…
Или отец:
Віє вітёр, ще й буйнесенький,
та на той садок зеленесенький…
А у тім садку живе удова,
а в тіі вдови — дочка молода…
Мы с Колей вышли за село и забрели на чужую бахчу. Какой-то страшный дядька, наверное хозяин или его сын — худой, высокий, чёрный и в золотистом соломенном брыле, — налетел на нас и стал ругаться. Я испугался и убежал. А Коленька остался с этим страшным дядькой. Я отбежал далеко, а потом остановился. Мне стало очень стыдно, что я убежал, а Коленька не убежал. И ещё я думал, что дядька убивает Коленьку, и моё сердце обливалось кровью от страха.
Я понуро и испуганно возвращался обратно и вдруг увидел, что навстречу мне как ни в чём не бывало идут Коля и страшный хозяин бахчи. Коленька радостно кричал и звал меня к себе, а «страшный» дядька был совсем не страшный и приветливо улыбался мне.
Я словно пробудился от кошмарного сна, когда увидел, что братик живой.
…Мы снова вернулись в Третью Роту и жили у нашего родственника, железнодорожника Удовенко.
Однажды отец напился пьяный и поссорился с матерью. Он выгнал её и заложил дверь медным прутом, чтобы мать не смогла открыть её.
Коля сидел на печи, а я лежал возле пьяного отца и боялся пошевелиться, чтоб не потревожить его сна. Я любил его и был сердит на мать за то, что она его ругала. Мать в холодных сенях жалобно просила меня открыть ей дверь. Но я не открывал и Коле не позволял.
Коленька упрашивал маму, чтобы она подождала, когда я усну, — и тогда он ей откроет.
Наконец я уснул.
Сквозь чуткий, тревожный сон я услыхал какое-то сопение, а потом что-то треснуло, и кто-то тяжело упал на пол. Это Коля всем своим маленьким тельцем повис на пруте и переломил его. И только крикнул:
— Чуть-чуть не упал!
Это у него была такая привычка — всегда, как упадёт, почему-то радостно кричит:
