Костя пошел к трюму, возле которого на палубе лежал груз. Увидев, как неумело он берется за куль с горохом, Николай Андреевич сказал:
— Бери вот так, как я. Оно сподручней, и не надорвешься. — С профессиональной ловкостью вскинув на плечо куль, он направился к трапу.
Подражая ему, Костя тоже вскинул мешок, покачнулся под тяжестью, но устоял. Куль оказался подмоченным, бумага у шва была волглая. Спускаться с грузом по узкому деревянному трапу нелегко. Трап под ногами грузчиков раскачивается; ступать надо умеючи, балансируя, чтоб не свалится в воду или на бетонный причал. Боясь уронить куль, Костя что было силы прижал его рукой к плечу и продавил отсыревшую бумажную мешковину. Свою оплошность он понял, когда горох звонко забарабанил по доскам трапа. Он остановился, чтобы поправить куль, и задержал грузчиков, идущих позади.
— Шнеллер! Шнеллер! — взвизгнул фистулой Щульц и, коверкая русские слова, выругался.
Лишь сойдя с трапа, Косте удалось наконец повернуть куль вверх дырой. Горох перестал сыпаться, но, замедлив шаг, он отстал от Николая Андреевича и опять задержал идущих позади.
— Руссише швайн! Рашер! — гаркнул над ухом Щульц, подталкивая его.
Костя вскипел от ярости. Чтобы сдержать себя, он до крови прикусил губу и ускорил шаг, сопровождаемый каскадом отборной брани. Щульц явно стремился задеть самолюбие и национальную гордость рабочих, которые, сгибаясь под тяжестью ноши, проходили мимо и в ответ не смели сказать ни слова.
— Подлая тварюга, — прошипел Костя, отойдя немного.
Назло Шульцу он сдвинул ладонь с дыры в мешке, и горох струей потек наземь, выстелив желтую дорожку: «Пусть потом хоть ребята попользуются».
Ему бы несдобровать, если бы Шульц это заметил. Но тот уже распекал другого замешкавшегося грузчика.
Сбросив куль укладчику на подножку вагона, Костя перевел дух и повернулся. И тут он увидел толпу голодных людей, которых жандармы оттеснили к развалинам разрушенного пакгауза.
Люди стояли молча. Презрительные, враждебные взгляды их были устремлены на него и на Колю, который, сбросив груз, подошел к нему. Было что-то зловещее в молчании толпы. Лишь двое мальчишек с краю взглядами пожирали рассыпанный горох, только присутствие жандармов удерживало их на месте. И вдруг в тишине прозвучал тихий голос высокой худой женщины, стоявшей впереди:
— Наших в Германию поугоняли, а энти, гляди, как пристроились.
Затем раздался звонкий мальчишеский выкрик:
— Они за баланду продались! А еще комсомольцы!
