– Мне кажется, мы как раз поспешили доказать себе, что нормальные.
Маша уже собралась честно добавить, что и она усомнилась в собственной нормальности, когда ползла по площадке и чувствовала непреодолимое желание плотно-плотно сжать бедра и завыть. Но почему-то промолчала.
– Маш, а что мы, собственно, видели и слышали? Эта старая карга соблазнила мальчонку. Наверное, у него не было другой возможности получить на экзамене четверку и не вылететь из института. Потом решила, что он некрофил…
– Игнат, если бы ты ее знал! Она решила, потому что так оно и есть. Экстравагантная – это слабая характеристика. Сумасшедшая – неточная. Ироничная, резкая, злая, пожалуй. Обожала нас смущать. Когда проходили половые органы, за препаратами мужских отправляла в подвал девочек, за препаратами женских – мальчиков. «Поднимите руки, кто этого добра никогда не видел. Тех и пошлю, хоть рассмотрите по дороге хорошенько». Она была многообещающим хирургом. И, представляешь, первый же ее больной после операции умер. Она себя и осудила: «Иди режь мертвецов, а к живым больше со скальпелем не приближайся».
– Сурова была.
– Не только к себе. Двойки ставила, на зачетах валила. Зато экзамены все ее группы хорошо сдавали. Поиздеваться могла. У нас парнишка есть деревенский. Как-то сказал: «Надо в магазине яичек купить». Она услышала и при всех: «Яички у тебя между ног висят. А куры несут яйца». Он побагровел от смущения. Ту же Юльку обидела: «Посмотрите на Титову, у нее лицо долго не постареет – жира в щеках много. А у Ивановой мордочка постная, в тридцать лет будет в морщинах». Я от нее впервые услышала, как мать обзывают. Нам, чужим людям, рассказывала: «Я своей мамаше, идиотке, говорила: «Разрабатывай кисть после перелома». Кольцо резиновое купила. Но ей лень было. Так калекой уже двадцать лет и требует у меня ухода и жалости. А за что жалеть?» Причем это она не просто так, а по теме занятия, когда объясняла что-то про кости. И, веришь, все, проиллюстрированное ее гадостями, запоминалось очень крепко.
– Верю.
– Ей было далеко за шестьдесят. Она мечтала о пенсии. Но работать на кафедре совсем некому, ее каждый год уговаривали остаться. Она нам жаловалась, что без любви в старости жизнь теряет смысл. Не скрывала, что ей еще нужен мужчина. А сама черт знает как одетая, седая, лохматая, в дырявых шлепанцах. Мы хихикали. И вот как-то пришла Ирина Алексеевна на занятие в черном платье, туфлях на шпильке, с ниткой приличного жемчуга на шее, с завитыми волосами, подкрашенная. Мы офонарели. Она действительно имела право претендовать на мужское внимание. Как выяснилось, уже на внимание некрофила.
